Приют одинокого слона, или Чешские каникулы
Шрифт:
– Не расстраивайся, - ворковал он, как почтовый голубь.
– Со всеми случается. Творческий кризис. Это пройдет.
Лора только головой мотала: не пройдет, никогда не пройдет.
– Значит, не пиши пока. Отдохни.
Она продолжала упрямо трясти головой.
– Тогда...
– вкрадчиво произнес Генка, - есть один способ. Но тебе он не подойдет.
– Почему?
– Ну... Общество не одобряет.
–
– К тому же многих затягивает.
– Ты про...
– скривилась Лора.
– Угадала. Я же не предлагаю тебе ширяться постоянно. Так, изредка доза-другая. Как раз для таких случаев, когда башка трещит и дела не идут.
– Не знаю, - нахмурилась она.
– Как-то это...
– Боишься подсесть? Но ведь это только для слабаков опасно, у которых тормозов нет. Ты-то ведь не такая.
– Вот этого я как раз и не боюсь!
– фыркнула Лора.
– Я боюсь, что это будет... не мое. Картина, я имею в виду.
– Глупости! Просто маленький толчок. Как будто тебя из самолета пинком под зад вытолкнули, а дальше уже сама летишь, парашют раскрылся, красота.
Лора колебалась. Внутренний голос вопил: не смей, нельзя, Харальд бы это не одобрил. Но от мысли о Харальде стало еще тошнее. Избавиться от этого мерзкого состояния можно было, только выплеснув себя на бумагу.
– Ну... разве что один раз, - неуверенно протянула она.
– А где взять?
– Держи!
– жестом доброго волшебника Генка протянул ей на ладони маленький ампулу без маркировки с прозрачной жидкостью.
– Прими, прелестная подруга, моей любви прощальный дар. Как говорила Сова, безвозбезно.
– А что с ним делать надо?
– Ну и серая ты, Лорка! Ладно уж, помогу. Шприц-то у тебя хоть есть? Только, чур, Максу ни слова. Вряд ли ему это понравится...
* * *
24 декабря 1999 года
– А вот эта улица называется Под каштаны. Весной, в мае, здесь все белое. Иногда мы ездили по ней в школу. А иногда по другой улице, я вам ее потом покажу. У нас был желтый «рафик». А еще - какой-то другой автобус, побольше, красный, почти квадратный. Шофера звали Зденек, он был лысый, как коленка. А другой...
– Ты лучше на дорогу смотри, экскурсовод...
– взвился Макс, из последних сил стараясь не уточнять, какой именно экскурсовод.
– Сейчас впилишься куда-нибудь, вот и все Рождество.
Вместо ответа Генка так опасно подрезал синюю «Шкоду», что женщины дружно взвизгнули, а Макс и Вадим хором выругались.
– Что, усрались?
– расхохотался Генка.
– Ничего, сейчас уже приедем, отмоетесь.
Оксана, прикрыв глаза, покачала головой и прошептала что-то, очень для Генки нелестное.
– А почему тут дома такие, ну, частные, что ли?
– пропищала Лида.
– Это новый район?
– Ну, не совсем новый, - снизошел до ответа Генка.
– Но и не старый город, конечно. Здесь в основном виллы. Посольства, консульства. Наше тоже. И моя школа. И дома старых буржуинов. Гонзин папенька был послом в какой-то банановой республике. Сейчас в Штатах обитает. А домишко сыночку оставил. Мы с Гонзиком с седьмого класса дружили, такие вещи мочили. Вот однажды, на химии...
Только теперь Вадим по-настоящему понял, что такое зубовный скрежет, бесконечной адской перспективой которого пугают заскорузлых грешников. Лора спрятала лицо в ладони и тихонько захныкала. Миша сморщился, словно откусил сразу пол-лимона, и уткнулся лбом в запотевшее стекло.
Город готовился к празднику, наверно, главному в году. Ярко разукрашенные витрины, елочки, гирлянды, рождественские звезды. Люди, спешащие, в лихорадочном приподнятом настроении, которое могло бы передаться им, если бы не Генка, бубнивший без передышки. Ладно бы еще, если б он о городе рассказывал, хотя Вадим прекрасно понимал: те мало интересные улицы, по которым они едут, - это совсем не то, ради чего он столько лет стремился сюда. Но нет, Генка рассказывал примерно следующее: «Вот здесь жила моя девчонка, Юля, я ее провожал, и мы целовались в подъезде. А вон там мы с друзьями собирались. Курили, вино пили, на гитаре играли. А из того магазинчика я жвачку утащил. Сунул за щеку и ушел».
Возможно, в малых дозах такие лирические отступления были бы даже трогательными, но, как говорится, не в этой жизни. Выдаваемый Генкой звукоряд ощущался как несомненное двадцать два. Раньше он таким не был. Более того, он никогда не делился своими воспоминаниями публично, разве что с Вадимом и немного с Максом. Но и это было давно. А при нынешних обстоятельствах его сентиментальные излияния воспринимались как визг железа по стеклу. Раздражение росло с каждой минутой, но Генка, похоже, прекрасно чувствовал себя в этой грозовой туче.