Признания в любви кровью написаны
Шрифт:
У Энид брови взлетели вверх, но, вздохнув, она лишь развела руками.
— Только будь аккуратна… — попросила волчица дочь.
— Ты лучшая, мама! — крикнула девочка, оставив дверь открытой.
— Я согласен с ней. Только тут две лучшие мамы одновременно, — в комнату зашёл Вещь, и Уэнсдей наградила его хмурым взором.
— Зачем ты взломал дверь?
— И я очень рад тебя видеть, моя бывшая злая-злая хозяйка, — Вещь прыснул и подошёл к ней, раскинув руки для объятий.
— Я сломаю тебе все десять пальцев.
—
— Поедем сразу, как Ксавье соберётся.
— Надеюсь, наш малыш Терри запомнит этот День Рождения! — с надеждой воскликнула Энид.
— Самый запоминающийся у него День Рождения был, когда он в три года на руках у Ксавье сбегал от аборигенов, — отметила Уэнсдей. — После реабилитации Ксавье в обществе — все дни рождения унылые.
— Да брось ты! Они там каких-то крыс сжигают. Чем не шикарное занятие на празднике у восьмилетнего мальчика? — рассудил Вещь.
— Какой побег от аборигенов? — вдруг спросил мальчишеский голосок.
— Это точно твой сын, Уэнсдей, — хмыкнула задумчиво Энид.
А она улыбнулась. Больше детей она не хотела, но тот ребёнок, который соизволил явиться на свет, всё-таки самый лучший человечек в мире. А его отец — лучший мужчина в мире. Уэнсдей не сомневалась в этих утверждениях.
Комментарий к Эпилог
Так, ну вот, конец и эпилога)
Надеюсь, вам понравилось всё это приключение с героями, а теперь прошу меня простить, я побежала писать дальше следующий фанфик)
========== Спешл 1. 14 февраля. Или Tag der Geisteskranken ==========
Комментарий к Спешл 1. 14 февраля. Или Tag der Geisteskranken
Помните, я обещала вам спешлы? Я свои обещания держу. Поэтому держите первый спешл, хех)
Он очень и очень маленький, но по-своему милый)
Tag der Geisteskranken — это такой праздник немецкий. По ходу фанфика объясню.
Осыпалась штукатурка — там, где она ещё осталась. Пустые оконные рамы колыхались на ветру, лаская слух невыносимым скрипом. Меж многочисленных проплешин в полуразрушенных кирпичах выглядывал тёмный мох, а где-то вдалеке, среди обломков, хлопотали над чем-то крысы. В кровавых лучах закатного солнца на стенах заиграли мрачные тени, отбрасываемые многочисленными голыми зимними деревьями. Иногда в них мелькали крылья возмущённых ворон. Запахи заброшенного здания до носа не долетали, но казалось, что вокруг пахнет смертью — такой же пустынный и безнадёжный запах, как на кладбище.
Хороший запах.
В лицо ударил усилившийся порыв ветра. От холода по коже пробежали приятные мурашки, а края жёлтого шарфа подняло ввысь, вместе с одинокими засохшими или полусгнившими листьями с земли, пролежавшими там всю зиму.
— Завяжи шарф потуже. Замёрзнешь же, — голос Ксавье прозвучал слишком мягко. Как и всегда.
И,
— Ты забыл, что я не замерзаю? — в ответ — тишина.
И лишь его всегда горячие руки резко развернули её к себе и стали перевязывать на ней шарф. Без спроса, без разрешения… ему оно не требовалось. Она позволяла его пальцам орудовать полосой ткани и иногда задевать своими тёплыми кончиками её шею.
Дурацкие мурашки пробегались вдоль тела при каждом его касании.
— Мне всё равно. У тебя тоже, бывает, болит горло, — он безобидно улыбнулся, затягивая шарф туже.
Уэнсдей не шелохнулась. Хотя кожу шеи приятно засаднило. Постепенно приток воздуха прекращался.
— У нас дома пятилетний ребёнок. Душить шарфом ты можешь меня и в спальне, — едва-едва удалось вымолвить ей, когда он несколько ослабил хватку.
Ксавье заулыбался и несильно склонил голову набок. Судя по подрагивающим уголкам губ — он что-то замышлял. Это у них с Мартером черта общая. Кажется, Ксавье заразился ею от сына. Или наоборот. Уэнсдей уже и не помнила.
Иногда она думала, а точно ли у неё только один ребёнок. Его отец походил на шаловливое дитя поболее, чем Мартер. Но Уэнсдей не жаловалась — хотя бы сын у неё благоразумный. В меру. Не такой, как она, несколько черт отца он унаследовал, но в основном Мартер напоминал её.
— Я хочу провести тебе экскурсию по заброшенной лечебнице, — он кивнул на саморазрушающееся здание и отпустил шарф.
Уэнсдей нахмурилась.
— Ты что-то недоговариваешь. А если я ошибаюсь, то ты меня разочаровал. Это самая унылая заброшенная психбольница из всех, что мы посещали, — отчеканила она скороговоркой.
— Второй этаж, левое крыло. Кабинет без двери, — произнёс Ксавье и прытко, словно подражая какому-то оленю, развёл покрытые шипами ветки и прыгнул в кусты.
Уэнсдей кинула ему вслед лютый взгляд, но не пошла вдогонку. До противного наивное дурачество, но иногда она ему это позволяла.
Сложив руки на груди, она подошла к наполовину выбитой входной двери. Бесстрашно толкнув её, Уэнсдей прошла в разрушенный холл. Таких она видела множество.
Не удостоив эту картину даже взглядом, Уэнсдей почти интуитивно нашла лестницу наверх — они с Ксавье в стольких лечебницах побывали, что Уэнсдей на интуитивном уровне знала, где и что искать в каждой новой.
Штукатурка, рассыпанная по полу, с хрустом разбивалась под подошвами её ботинок, а от стен отражалось гулкое и унылое эхо. Уэнсдей его даже не слушала — просто шла к назначенному месту.
Кабинет, не скрытый за дверью, она отыскала быстро.
Оказалось, что Ксавье уже сидел там. На полу, в окружении полок, где сохранились старые медикаменты и устройства для сомнительных — в понимании других современных людей, — методов лечения. Удивительно, как за столько лет никто не вынес ничего из кабинета.