Призрачная Америка
Шрифт:
Ричард и Пол
Беркли сидел в доме Пола, около десяти лет назад похоронившего своих родителей и жившего в одиночестве, лишь изредка прерываемом посещениями друга. Они очень сдружились с Ричардом после всего пережитого, однако встречались нечасто. Пол после пережитых потрясений был как-то не склонен к общению; единственное общественное место, которое он каждую неделю посещал – это храм, где служил постаревший отец Уильям.
— Похоже, что этот следователь мне не поверил, — заключил
— Наверное, для него это выглядит как-то нереально, — согласился Пол. – А ты говорил об этом с мэром, с отцом Уильямом?
Мэром Моуди был генерал Бэрримор. После смерти двух профессоров, он вместе с отцом Уильямом и избранным шерифом Беркли, являлся самым большим авторитетом в городке, население которого приблизилось к трем тысячам человек.
— Они склонны видеть в этом событии окончание спокойной жизни в этих местах, — кивнул Ричард. – И они считают, что книга со сценарием преступления была написана под прямым воздействием сил тьмы.
— Это, безусловно. Но ты не думал, что они могут попробовать обвинить в совершенном тебя?
— Как это? – изумился шериф.
— А ты думаешь, что они так и простили тебе, что ты сделал здесь двадцать лет назад? Они вынуждены были закрыть глаза очень надолго. Двадцать лет прошло, и нам стало казаться, что они все забыли. Но это те, кто ничего не забывает, и умеет ждать.
— Но… Это абсурдно!
— Тел уже нет, времени прошло много. Ты был первым, кто осматривал убитых, более того: тем, кто их нашел. Им сейчас легко будет подстраивать все под заданный миф.
— Но это слишком шаткие основания для предъявления официального обвинения!
— А им, возможно, и не нужно официальных обвинений. Им нужно для начала подорвать доверие к власти у нынешних жителей Моуди, внушить им, что они доверили свою безопасность убийце и злодею. Может быть, они и не скажут прямо, что именно ты маньяк, убивший студентов. Но они могут организовать серию статей с оговорками «возможно», «очень вероятно, что»…
— Да, город и так всполошен происшедшим настолько, что, кажется, наступил конец здешней спокойной жизни. Однако, если они захотят обнародовать то, что здесь произошло двадцать лет назад, то ведь им придется признать все и о том, что представляли собой местные шахты?
— А зачем? Мистер Спилет вновь сделал их просто шахтами. Приехавшие из Юго–Восточной Азии рабочие, не знающие английского языка, еще двадцать лет назад устранили все следы жуткой лаборатории.
— Но есть свидетели…
— Кто?
— Мы, генерал, отец Уильям.
— Преступник, сумасшедший и их сообщники, для которых пришло время ответить перед законом.
Шериф с интересом посмотрел в глаза Пола, в которых читалась усталость и боль, которую не смогли заглушить и два десятка лет спокойной жизни.
— Теперь не я, а ты склонен видеть во всем плохое, — сказал Ричард. – Но даже если это все и так, то так просто мы им не сдадимся.
Докторская лекция диктатора
В кабинете мистера Линса собрались около двух десятков профессоров. Это были одни из тех, кто определял то, как должны думать люди в Америке, да и во всем мире. Секретарь президента университета Хопкинс, молодой расторопный
— Мистер Линс, там профессор Монкей.
— Это который выпустил учебник антропологии, где говорится, что человек – одна из разновидностей гоминидов – человекообразных обезьян, причем не самая совершенная?
— Да, это он.
— И мистер Монкей на мой вопрос считает ли он, как автор этой полезной для обучения широких масс книги и себя гоминидом, ответил утвердительно?
— Да, — сдерживая смех, кивнул Хопкинс, вспомнивший диалог полугодовой давности.
— Но ведь дело в том, что это собрание не гоминидов, а людей несколько иного… вида. Я боюсь, что разновидность обезьян в лице своего представителя, показывающего трогательную солидарность со своим видом, не должна знать о том, что представители более совершенного вида уготовили их виду. Поэтому… до начала еще полчаса. Пусть профессор Монкей зайдет в переговорную и подождет меня. Угости его пока банановой водкой и нарезкой из бананов.
Через десять минут президент университета, улыбаясь, вошел в небольшую комнату напротив его кабинета, где за столом сидел мистер Монкей, уже успевший выпить две рюмки банановой настойки.
— Здравствуй, дорогой мой! – обнял его мистер Линс. – Почему ты здесь?
— Но мне сказали, что все ведущие профессора должны быть на этой лекции, и я полагал что…
— Она не касается гоминидов, друг мой. Тебе еще нужно поработать, пройти, так сказать, некоторый эволюционный путь, осознать свою приобщенность к некоторым высшим силам. То, что ты написал про определенную часть человечества в твоем учебнике – очень полезно для нас. Но пока ты себя ассоциируешь с ней, мы не можем тебе вполне доверять в некоторых вопросах.
— Но я …
— Успокойся, дорогой. Скушай бананчик, выпей еще рюмочку… Вот так, молодец! А сейчас иди, приходи завтра, мы обо всем поговорим тогда…
И президент вернулся в свой кабинет, уже не видя, как торопливо Монкей покинул его аппартаменты… Его уже ждали разместившиеся в креслах профессора.
— Господа, — обратился к ним мистер Линс, — сегодня у нас особый день, когда мы имеем честь присудить степень доктора нашего университета и заслушать его докторскую лекцию замечательного человека, который в отдельно взятой латиноамериканской стране (А может быть африканской? Или азиатской? А?), — и президент лукаво посмотрел на присутствующих, — провел некоторые очень интересные эксперименты по управлению людьми, которые были разработаны несколькими научными центрами нашего университета. Это человек слишком известен, чтобы я называл его имя, и это закрытое заседание, где нет нужды называть имена. Итак, прошу вас, ваше превосходительство!
И под любопытными взглядами собравшихся в кабинет вошел человек в генеральской форме, неопределенного возраста и неопределенной национальности.
— Господин президент, уважаемый профессора, — начал он, — я не привык к длинным речам. Я в течение двадцати лет слушаю то, что говорит мне мистер Линс, и я ни разу не пожалел об этом. Мой народ любит меня. В моей стране нет жестокости и насилия, царит свобода и взаимное доверие. Я без страха хожу в любое место своей страны.
— А как же оппозиция, террористы?