Призрачно все...
Шрифт:
С этими словами она резко развернулась, давая понять, что на сегодня разговор закончен. В кармане Аркадия внезапно «проснулся» сотовый. Он автоматически поднес трубку к уху. Ах, черт, как не вовремя!
Кажется, с ним поздоровался мужской голос, странно представился: то ли Карлом, то ли Шлоссером. Аркадий пробормотал:
— Потом, земляк, сейчас не могу. Все — потом, потом.
Отключившись от собеседника и спрятав трубку в карман, он не мог оторвать глаз от удаляющейся фигурки. Внезапно чья-то рука легла ему на плечо:
— Не грузись, попса, телуха явно не для твоего стойла. — Савелий стоял рядом и мутно улыбался. Отец отбросил руку сына, резко отвернулся и пошел прочь. Вслед ему неслось:
— Вот кабы ты на такой же тачке подкатил, тогда тебе… респект и уважуха, а так…
Ничего, кроме самолюбия
Уютный зал ресторана «Солнечная Аджария» переливался всеми цветами радуги. Вечер был в разгаре, официанты сновали туда-сюда, не успевая менять на столах гостей посуду, закуски и напитки.
Особенно их «напрягал» длинный, как торпеда, стол слева от эстрады, во главе которого восседал захмелевший юбиляр, главный режиссер областного театра драмы Егор Кедрач. Его седеющие непослушные пряди то и дело спадали на лоб, заслоняя видимость. Он лихо откидывал их назад, обнажая выпуклый, блестевший от пота лоб. Ему несколько раз предлагали избавиться от пиджака, галстука и жилетки, но он все медлил.
Очередной раз вскочив посреди всеобщего веселья, он призывно постучал вилкой по фужеру:
— Други мои, я еще не наговорился, а посему требую вновь набраться богатырского терпения и меня выслушать… уж в который по счету, не помню… раз! Прошу наполнить, если что у кого опорожнилось… Сердечное всем спасибо за теплоту сердец… За чувство вновь посетившей юности, за свежесть… восприятия…
Заметно пошатываясь, он с трудом подбирал слова, постоянно отвлекаясь на шум эстрады и соседние столики. Сидящие за столом терпеливо помалкивали, держа в руках кто стопки, кто фужеры.
— … Я никогда этого не забуду… Какие бы передряги ни встретились нам в будущем, в какую бы тмутаракань нас ни запихнула коварная судьба, мы все равно останемся робятами оттуда… — при этом он загадочно кивнул в сторону застекленного фасада ресторана, за которым в майской темноте «томились» многочисленные иномарки.
— Откуда? — прошелестело за столом.
— Из далеких, разумеется, восьмидесятых… — развел руками юбиляр. — Мы не предадим никогда наших идеалов. И… сейчас, сегодня, в теперешней неразберихе продолжаем жить по тем принципам. Хотим этого или нет. Это осталось в генах.
Вздох разочарования явился ему ответом, кое-кто поставил стопку на стол, не притронувшись к ней. Юбиляр обиженно замахал руками:
— Хоть спорьте со мной, хоть режьте меня. Но это именно так, поверьте! Как сказал поэт, помните: «Все те же мы… Нам целый мир — чужбина… Отечество нам… какое-то село».
Сидевший на противоположном краю стола абсолютно лысый полноватый мужчина при этих словах склонился к своей спутнице и прошептал на ухо:
— Егорка как выпьет, так начинает ахинею нести… Сейчас говорят: не «…целый мир чужбина», а «… и целого мира мало». Иные времена наступили, и нечего рефлексировать по прошлому. С этим далеко не уедешь… Впрочем, театрал — он и есть театрал…
Спутница, очкастая шатенка, приложив палец к его губам, не дала договорить:
— Будь снисходителен, Павлуш! Это все-таки его юбилей. Где ему еще откровенничать, как не на нашем застолье? Пусть выскажется, глядишь, спектакль про нас поставит. Тебе разве этого не хочется?
Лысый снисходительно усмехнулся, отправив в рот кусочек сельди. Прожевав и проглотив его, иронично взглянул в сторону юбиляра:
— Вот уж в чем я уверен «на все сто», так это в абсурдности твоих слов. Спектакль? Про нас? Начало восьмидесятых — затхлость, не правительство, а дом престарелых. То одни похороны, то другие… А перестройка с антиалкогольной компашкой — вообще провал памяти. То время, откуда мы вышли, сейчас никого не интересует, слышишь, Мариш? Пустые надежды, выкинь из своей очаровательной головки. Лучше скажи, почему Жанет не пришла. Ее Егорка наверняка пригласил.
Шатенка взглянула на Павла поверх очков, как бы прикидывая, стоит ли открывать ему все секреты или нет.
— Словно не знаешь, кто она сейчас. Не удивлюсь, если она на Мальдивах загорает. И менять свои планы из-за юбилея Кедрача не собирается. Это как пить дать!
По взгляду Павла трудно было определить, явилось ли для него новостью услышанное или нет. Он взглянул на угрюмого одноклассника, сидевшего наискосок от него и отрешенно ковырявшего вилкой в салате.
— То-то, я смотрю, Аркаша у нас потерянный, словно на лекции по научному коммунизму. Мечтал школьную любовь встретить, да обломилось… Тоска смертная, понимаю.
— Как ты можешь так говорить, вы друзьями, кажется, были, — наигранно возмутилась Марина. — Возможно, он действительно тоскует. Не вижу в этом ничего предосудительного.
— Мы друзьями были и остаемся. — Павел погрозил однокласснице пальцем, потом закрыл глаза на несколько секунд. — Как там у поэта?..
Красивыми мы были и остались, Пусть наша прелесть не в изгибах тел. Пусть плачут те, кому мы не достались, И сдохнут те, кто нас не захотел!— Браво, — Марина захлопала в ладоши, но Павел жестом остановил ее и голосом Георгия Буркова из фильма «Ирония судьбы» возразил:
— Я сейчас не об этом! Именно потому, что мы друзья, мы можем говорить друг про друга абсолютно все. Аркадий никогда не мог скрывать своих эмоций. Вот и сейчас все написано у него на лице… его корявым почерком. У всех медиков почерк со временем становится похожим на нитку с множеством узелков. Даже если в школе они по чистописанию были отличниками, заметь, Мариш. Кто их учит этому, спрашивается?