Призрак бомбея
Шрифт:
— Найду.
— Приведи сейчас же.
— Я возьму машину. Кандж умеет водить.
Повар обомлел. Он с детства не водил машину. А сейчас его жена хочет, чтобы он отвез ее на задворки Бомбея к этой жуткой твари? Он вспомнил, как Гулу доставил туда Парвати. Кандж умолял ее не пить зелье из козлиной крови и еще чего-то столь же гадкого. Когда у нее потом пошла кровь и она так ослабела, что целый месяц была прикована к постели, Кандж, потрясая кухонным ножом, пригрозил выпотрошить тантриста, словно рыбину. Но он так боялся возвращаться в узкие проулки, полные мерзости и отчаяния, что предпочел остаться за зелеными воротами, в роскошном и безопасном бунгало.
— Пар-ва-ти… — врастяжку проговорил Кандж, желая напомнить, что сотворил с ней этот тантрист.
Но она как ни в чем
— Пообещай мне, — прошептала она, схватив сестру за плечи, — что бы ни случилось, ты ни в коем случае не выйдешь из бунгало.
— Она там, — сказала Кунтал, тяжело дыша. — Она вернулась!
— Не смей выходить!
— Маджи, — Кандж попытался ее уговорить, — не лучше ли пригласить Пандит-джи?
— Он тоже придет. А сейчас мне нужно помолиться.
Кунтал помогла Маджи подняться и проводила ее в комнату для пуджи.Кандж принес халву, свежую воду и листья тулси.
А затем они с Парвати отправились на поиски тантриста в трущобы Дхарави.
Извинившись, Кунтал ушла в парадную гостиную, расположенную за столовой.
Когда они с Парвати впервые появились в бунгало, Маджи смогла поселить девочек лишь в этой гостиной. Кладовка и кухня не годились, а оба гаража во дворе уже были заняты: в одном стояла машина, а в другом жили Гулу и Кандж. Те же общественные условности, что угнетали сестер, внезапно раскрыли перед ними двери самой роскошной комнаты в доме, куда строго воспрещалось входить другим детям, — комнаты, которой пользовались так редко, что обе служанки считали ее своей.
Но, выйдя за Канджа, Парвати переехала в гараж, который Маджи превратила в жилое помещение с туалетом во дворе. При этом Парвати все равно пришлось приноравливаться, и она регулярно жаловалась. «Махарани Кунтал, — язвила она, — надеюсь, вам сладко спалось в ваших царских покоях, пока ваша бедная сестрица не смыкала глаз на скрипучей койке, а ее муж так громко храпел, что даже уличные псы не могли уснуть».
Изысканную комнату украшала зеленая и золоченая мебель с обильными парчовыми вышивками. Гигантские валики под стать мебели прислонялись к дальней стене, где на полу была туго натянута чистая белая простыня. Чуть дальше три покрытые ковром ступени вели к алькову с темными тиковыми стульями и низким столиком. Альков был великолепен: от пола до потолка расписан замысловатыми сценами с сапфировыми павлинами, янтарными слонами, мудрецами в изумрудных одеяниях и рубиновыми цветами жасмина на богатом серебристом фоне. В каждую панель были вставлены цветные слюдяные стекла с мелкой и частой резьбой, выполненной алмазным наконечником; они отсвечивали багрянцем.
Когда Кунтал стояла под величественным сводчатым потолком, вся в рассеянных отблесках, казалось, будто она во дворце. Здесь же, рядом с низким столиком, она каждую ночь расстилала матрас перед сном. Свои скудные пожитки — пару хлопчатобумажных сари, выброшенных за ненадобностью Савитой, серебряные украшения да игрушечный кухонный набор — Кунтал предусмотрительно запихивала в самый нижний ящик резного деревянного шкафчика.
Иногда по вечерам, если Кунтал не валилась от усталости на матрас и не засыпала без задних ног, она садилась на тиковый стул или откидывалась на плюшевый валик, и ее обволакивала темнота гостиной. Вытянув руку в браслетах, Кунтал и впрямь воображала себя махарани, слушающей музыкальный концерт: ситары, таблы и шэнаи [169] протяжно играли на заднем плане, а прекрасный вассал подносил манговый шербет в золотом инкрустированном кубке. «Приведите танцовщиц», — приказывала она, сверкнув брильянтовыми перстнями на пальцах. Эта неизменная фантазия была единственной отдушиной в ее четко очерченной жизни. Поэтому Кунтал даже в голову не приходило выйти за ворота бунгало — в страшный мир, напоминавший о тех днях, когда они с Парвати были беженками.
169
Ситар — многострунный щипковый
Но сегодня Кунтал не предавалась никаким фантазиям. Пока семья в зале ждала Пандит-джи и тантриста, она заперлась в гостиной, и впервые за долгие годы на нее нахлынули мучительные воспоминания об Авни.
В тот утро, когда погиб младенец, Парвати проснулась в ярости на Авни.
— Она ведьма! Она встала между нами! — возмущалась сестра, с удвоенной силой выбивая белье. — Раньше ты мне все рассказывала, а теперь что-то скрываешь. Признайся!
Кунтал невольно вспомнила жесткие волосы Авни, которые накрывали ей лицо шалью по утрам.
Вдруг заметив, что сестра застенчиво склонила лицо, Парвати затараторила:
— Она была с тобой? Ты была с ней?
Кунтал в изумлении покачала головой:
— Нет-нет-нет! Просто мне раньше было так одиноко. А с ней стало хорошо. Что здесь такого?
Парвати уставилась на нее — глаза вспыхнули ненавистью. Молчание затянулось. Парвати подобрала крошечный бурый обмылок, которым они стирали одежду, и буркнула:
— Схожу в кладовку за новым бруском.
После внезапного исчезновения Авни Кунтал безутешно горевала у себя в гостиной — за стеклянными дверьми с вычурной резьбой. Теперь же, едва запершись, она достала миниатюрный кухонный набор — единственный подарок Авни — и так сильно прижала к глазам уменьшенный тан-дур,что в них даже запекло.
Однако она не унималась до тех пор, пока не-называемое, невыразимое чувство, которое Авни зажгла в ее душе, не выгорело дотла.
В крошечной комнатке для пуджидаже без кондиционера всегда было свежо и прохладно, словно окно открывалось прямо на небеса. Маджи сидела на деревянной скамейке перед алтарем, уронив голову на руки в полном изнеможении, и ей больше всего на свете хотелось лечь и поспать. Лишь в этой клетушке могла она не следить за своей мимикой и расслабить мышцы.
В остальных комнатах она была верховной властью, здесь же — смиренной просительницей. Этот переход Маджи совершала ежедневно и с легкостью, ведь домашние заботы стали колесницей Джаггернаута, что медленно растаптывала остатки ее здоровья. Комната для пуджибыла ее святилищем — единственным местом, которое она не беспокоила во время утренних обходов. Теперь, вдали от семейства, исчезновение Мизинчика обрушилось на нее всей тяжестью, страшной болью сжимая грудь. Внучка была где-то там — замерзшая и напуганная. Глядя на алтарь перед собой, Маджи не допускала даже мысли, что Мизинчик мертва.
Серебряные фигурки бога Кришны с флейтой у губ и его возлюбленной Радхи чопорно стояли на резных серебряных качелях. Маджи взяла их, сняла шелковые наряды — золотистую лунгис Кришны и золотистое сари с Радхи — и окунула божеств в серебряную вазу с водой, где плавали три ароматных листика тулси.Маджи медленно омыла и вновь облачила богов, сосредоточившись на этом сакральном действе, а затем поместила их обратно на шелковую подушечку качелей. Обмакнув безымянный палец в чашечку с красной пастой, она поставила метки на лбах Кришны и Радхи. То же самое она проделала с цветными изображениями других богов в рамках: украсила тилакамиГанешу, Раму, Ситу, Лакшману, Ханумана [170] , Шиву и Дургу — богиню-воительницу, восседающую верхом на тигре и особенно чуткую к верующим.
170
Сита — в Рамаяне супруга Рамы, добродетельный персонаж и воплощение богини красоты Лакшми. Лакш-мана — сын Сумитры, а также один из сыновей Дашарат-хи наряду с Рамой, за которым он постоянно ходит, образуя с ним единое целое. Хануман — божественная обезьяна, сын бога ветра Ваю и апсары Пунджисталы. Один из главных героев Рамаяны, друг Рамы и Ситы.