Призрак для Евы

Ренделл Рут

Мэтью кое-что писал для «Нью сайентист», иногда отсылал статьи в «Таймс». Теперь, поскольку болезнь заняла второе место в его жизни после Мишель, он сел описывать — в отчаянии, — что значит страдать от анорексии и ненавидеть еду. Болеть от того, на чем держится сама жизнь. В то время тема расстройств пищевого поведения стала очень модной. Его статья имела огромный успех. В результате к нему обратились с предложением вести колонку в престижном еженедельном издании, которая стала известна, как «Дневник анорексика». Будучи сторонником чистоты литературного языка, Мэтью поначалу отказался, заявив, что нужно писать «аноректик», но затем не устоял, поскольку деньги предлагали приличные. Мишель часто думала: как странно, что он даже

не может произнести названия некоторых продуктов, но способен писать о них, живописуя приступы тошноты и ужас при виде определенных жиров и «жижи» и с научной точностью определяя, какие продукты он может есть и почему.

«Дневник анорексика» спас их от продажи дома и дал средства к существованию. Он был очень популярен и вызвал целый поток корреспонденции. Мэтью получал огромное количество писем от женщин среднего возраста, которые никак не могли сесть на диету, от голодающих подростков и тучных мужчин, неспособных отказаться от пристрастия к пиву и чипсам. Мэтью не стал знаменитым — ни ему, ни ей это не принесло бы радости, — но его имя однажды прозвучало в телевизионной викторине, а также появилось в кроссворде. Все это их только забавляло. Мишель очень не понравилось, когда Джефф Лей похлопал Мэтью по спине и со значением произнес: «В вашем положении не стоит набирать вес, да? Не увеличивайте порции, Мишель. Я уверен, вы можете есть за двоих».

Эти слова больно задели ее, потому что так обычно говорят беременным женщинам. Она подумала о ребенке, которого так и не родила, о сыне или дочери, которым теперь было бы шестнадцать или семнадцать. Засыпая или просто закрывая глаза, она часто видела детей. Когда Мэтью вернулся в комнату, она уже спала.

Глава 6

Нож не подходит. Он слишком большой, чтобы его можно было незаметно носить с собой. У Тетушки имелось много ножей — разного размера и формы, с зубчиками и без, — что довольно странно, потому что она не любила готовить. Может, это все свадебные подарки. Минти тщательно перебрала их и выбрала один, восьми дюймов длиной, с острым концом и с лезвием, расширявшимся к рукоятке почти до двух дюймов.

Она так и не избавилась от вещей Тетушки, если не считать нескольких предметов, которые отнесла в благотворительный магазин для слепых «Герань». Одежда оказалась не такой чистой, как могла быть, и после ее переноски, даже в пластиковом пакете, Минти ощущала себя перепачканной с головы до ног. Остальное она заперла в шкафу, в который с тех пор не заглядывала. Теперь она его открыла. Пахло ужасно. Сумочка на ремне, которую иногда — но только не Тетушка — называли поясным кошельком, была слишком вульгарной; она висела на вешалке вместе с пальто, пахнущим нафталином. Минти решила, что вечером устроит настоящую уборку, отнесет одежду на склад поношенной одежды административного района Брент и вымоет шкаф. Поясной кошелек она осторожно поднесла к носу. Этого было больше чем достаточно. Минти выстирала его в раковине, оставила сушиться на краю ванны, потом вымылась сама. Высохнув, сумочка прекрасно подойдет для ножа.

В результате Минти немного опоздала на работу, что с ней случалось крайне редко. Джозефин, расплывшись в улыбке, никак не отреагировала на опоздание, зато объявила, что они с Кеном решили пожениться. Он сделал ей предложение вчера, за ужином, состоявшим из клецек и тоста с креветками. Минти было любопытно, в какой форме делалось предложение, поскольку Кен ни слова не знал по-английски.

— На следующей неделе я иду на курсы китайского, — сказала Джозефин.

Минти приняла приглашение на свадьбу. Взяв в руки утюг, она спросила себя, встретится ли ей когда-нибудь мужчина, который захочет ее, как захотел Джок. Если это и случится, то лишь после того, как он перестанет ее преследовать. Не хватало еще, чтобы Джок появился, когда она сидит в пабе или в кино с мужчиной — втискивался

бы между ними или просто следил. Кроме того, Минти обещала ему, что никогда не будет ни с кем другим. Она навек принадлежит ему, и это «навек» может тянуться еще пятьдесят лет. Что ему нужно? Почему Джок вернулся? Боится, что она встретит другого мужчину?

От рубашек исходил этот не поддающийся описанию запах чистоты, который она так любила, — запах свежевыстиранной ткани. Минти наслаждалась каждой рубашкой, поднося к самому носу, когда брала из кучи. Она гладила рубашки не так, как они лежали — сначала верхнюю, потом следующую, и так далее, — а отбирала по цвету. Белых всегда было больше, чем цветных, примерно в два раза, и поэтому Минти гладила сначала две белые, потом розовую, после нее еще две белые, потом в синюю полоску. Ее расстраивало, если последовательность нарушалась и к концу оставалось четыре или пять белых рубашек. Этим утром белых оказалось меньше, чем обычно, и Минти видела, что ей улыбнется удача, а последней останется рубашка в розовую и желтую полоску.

Прошло больше недели с тех пор, как она видела Джока, но стоило ей подумать, что он, наверное, удовлетворил свое любопытство, нашел то, что искал, или просто устал от поисков, призрак появился снова. Минти пошла в кино вместе с Соновией и Лафом, в один из кинотеатров универмага «Уайтлиз», на фильм «Сонная лощина», который считался страшным — о безголовом всаднике, естественно, призраке, который появлялся в этом американском городе и отрубал людям головы.

— Никогда в жизни не видела ничего более нелепого, — недовольно сказала Соновия, передавая Минти попкорн.

Лаф заснул, негромко похрапывая.

— Страшно, — прошептала Минти, скорее из вежливости, чем искренне. В кино все не настоящее.

Но когда дерево снова раскололось, а из-под корней выскочил призрачный всадник на лошади, в кинотеатр вошел призрак Джока и сел на последнее кресло в их ряду, по другую сторону от прохода. Со своего места — они сидели через два кресла от края, сначала Минти, потом Соновия, потом Лаф — Минти хорошо его видела. Джок сел, не посмотрев на нее, но теперь — в этом не было сомнений, потому что она чувствовала его взгляд, — повернул голову и уставился на нее пустыми, ничего не выражавшими глазами. Минти нащупала и крепко сжала в кулаке серебряный крест Тетушки, висевший у нее на шее. Этот жест, который, как утверждала Тетушка, должен отпугивать пришельцев из загробного мира, не возымел на Джока никакого действия. Он смотрел на экран. Минти тронула Соновию за локоть.

— Вы видите того мужчину в конце ряда?

— Какого мужчину?

— С той стороны, в самом конце?

— Там никого нет, моя дорогая. Тебе почудилось.

Ее нисколько не удивило, что для остальных людей Джок остается невидимым. В прошлый раз, в химчистке, Джозефин его тоже не заметила. Из чего он состоит? Из плоти и крови — или из теней? Она поклялась, что принадлежит только ему и уже никогда не будет ни с кем другим. Может, Джок хочет, чтобы она сдержала клятву, и вернулся, чтобы забрать ее с собой? Минти задрожала.

— Ты не замерзла? — прошептала Соновия.

Минти покачала головой.

— Должно быть, кошка прошла по твоей могиле.

— Не говорите так! — Минти произнесла эти слова так громко, что сидящая сзади женщина похлопала ее по плечу и попросила не шуметь.

Минти умолкла, но дрожать не перестала. Где-то в этом мире есть место, где будут похоронены ее кости или прах. Кошка, идущая по своим ночным делам, ступила на эту землю. Джок хочет отправить ее туда, в ту могилу, чтобы ее тень, или как это называется, воссоединилась с ним. Фильм смотреть она уже не могла. Реальность пугала ее гораздо сильнее. Джок пробыл в зале всего десять минут, потом встал и направился к выходу. Проходя мимо, он прошептал: «Поло» — и коснулся ее плеча.