Призрак и сабля
Шрифт:
— Петрусь, приделай ручки, — велел мастер старшему сыну, когда круг остановился.
Священник снял фартук и, вытирая об него руки, подошел к Тарасу.
— Случилось что, или так зашел? — спросил попросту.
— Случилось, отче… — печально потупился парень. — Бабушка моя умерла. Похоронить надо… По христианскому обычаю…
— Ну, ну… не печалься, сын мой, — положил тяжелую и прохладную ладонь на плечо Тарасу отец Василий. — Тут уж ничего не поделаешь. Так устроен наш мир. Господь всегда в первую голову призывает к себе самых лучших и достойных из ныне здравствующих людей. И нам остается лишь смиренно, не ропща принять Его волю, — посочувствовал священнослужитель. — Плохо лишь то, что отошла раба божья Аглая аккурат в Иванову ночь. Считается, что в это время отлетают души грешников, не сумевших испросить себе прощения у близких людей. Надо бы ее перед отпеванием, хоть на одну ночь в церковь, к ликам святых занести, да молебен особый справить… — отец Василий конфузливо огладил ладонью усы и, не по чину, коротко остриженную бороду. Но слишком длинные волосы могли намотаться на гончарный круг, вот и приходилось подстригать их время от времени, невзирая на угрозы блаженнейшего Никифора, архиерея Брацлавского.
— Суеверие, наверно, но не нам грешным судить о том, что предками нашими за непреложную истину почиталось.
— Можно и занести… — пожал плечами Куница. — И матушка моя, и батька — оба внезапной смертью погибли, вот и не успела бабушка с ними проститься. Да и мне, если чего сказать хотела, тоже не смогла. Не ночевал я нынче дома.
— Вот, вот… — кивнул отец Василий. — Люди всегда свои извинения на потом откладывают. Сами того не понимая, что именно этого "потом" — может и не случиться в их жизни. О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Да только, Тарас, не так просто это сделать будет.
— Почему? — удивился Куница. — Гроб, я думаю, Степан Локоть еще к вечеру смастерит. У него завсегда запас сухих досок имеется. Как раз, к вечерней молитве и успеем…
— Не в наших желаниях беда, сыне… — грустно вздохнул отец Василий, и парень впервые обратил внимание на то, какие усталые, постаревшие глаза у этого, еще довольно молодого и крепкого мужчины.
— А в чем? — не взял в толк Тарас. — Вы говорите, батюшка. Я постараюсь, все сделаю… Бабушка заслужила на покой.
— Церковь наша на замке со вчерашнего дня.
— Это как?
— Общество еще с Троицы задолжало жиду за аренду, — вздохнул священник. — Вот Ицык и запер двери на ключ — пока долг не уплатим. А чем платить-то? — пожал широкими плечами отец Василий. — До нового урожаю еще самим дожить надобно. Думали пару телушек заколоть, масла, меду продать. Я вот собирался пару дюжин горшков для нужд общества смастерить, так ближайшая ярмарка в Брацлаве только на Петровку ожидается. В Ужали и того позже — на Спаса. А корчмарь больше ждать не хочет. И никаких уговоров не слушает. Требует всю оплату за полгода сполна… Мол, ему за нашего Бога нет резона страдать.
— Это да, дядька Ицхак бывает очень уперт и несговорчив, особенно когда разговор заходит о деньгах, — согласился Куница. — Но, думаю, что смогу его уговорить. Ведь похорон — не свадьба, и хотел бы — да не отложишь. Сейчас к столяру зайду, а от Локтя — прямо в шинок и подамся.
— Хорошо, если так… — заметно было, что отец Василий не разделяет убежденности парня. — Ну, что ж, дай то Бог. Тогда ты занимайся своим делом, а я — умоюсь и поспешу к усопшей рабе божьей Аглае… Царствие ей небесное и земля пухом, славная была женщина. Ты, по молодости лет, наверно не знаешь, но если б не твоя бабушка, то мой младшенький Федька, может, и не родился б… — священник многозначительно покивал. — Еще и роженицу, Любашу мою, с собой мог забрать… Так что я перед Аглаей Лукиничной в неоплатном долгу. И коль при жизни ей мое умение не понадобилось, то хоть после смерти отслужу как надо.
Со столяром Тарас договорился быстрее, чем сам рассчитывал. Ему даже во двор заходить не пришлось. Узнав, что Лукинична померла, Степан спросил только: на когда нужен гроб, прибавив при этом, что не возьмет с Тараса ни гроша. Здесь тоже Куница узнал, что пять лет тому бабушка Аглая выходила всю многодетную семью Локтей, отравившуюся грибами. Поэтому столяр тоже считал, что обязан, пусть хоть так, возвратить долг своей благодетельнице. И, стыдливо отмахнувшись от искренней благодарности Куницы, ворча себе под нос что-то о несправедливой судьбе, пошел строгать доски.
Озадаченно почесав затылок, потому что никогда ни о чем подобном ему не приходилось слышать, Тарас уже более уверенно двинулся в шинок. Уповая на то, что может и корчмарь еще раз припомнит о залеченном простреле? При этом чувствуя себя так, словно все это время разговор шел не о его родной бабушке, а о ком-то другом. Даже странно… Ведь, если не отнимать месяцев, проведенных вместе с отцом в степных дозорах и казацком ученье — он прожил с бабой Аглаей бок обок, под одной крышей, почитай девятнадцать лет. И только сегодня, впервые узнал о старушке столько нового.
Хотя, с другой стороны, чему удивляться?
С тех пор, как он стал считаться взрослым, Тарас все время проводил либо в поле, либо в лесу, либо на выпасе. А что тем временем делалось в доме, его не слишком-то и беспокоило, если разговор не заходил о скором отеле коровы или опоросе тяжелой свиноматки. Ужин на столе — вот и ладно…
Бывало целыми неделями и словом-то с бабулей некогда перемолвиться. Встал чуть свет, перекусил тем, что с ужина осталось — и за работу. Впотьмах вернулся — взвару хлебнул и спать. Все бегом, все впопыхах… Ни тебе "спокойной ночи", ни — "с добрым утром". Вот так и коротали век два самых близких и родных человека. Вроде все время вместе, а как оказалось — порознь, совершенно разными жизнями. И если б одна из них вчера не умерла, не простившись, второй бы этой несуразности, возможно, так никогда и не заметил.
И хоть не было в том его особой вины или преднамеренного пренебрежения: просто жизнь как-то так складывалась, — но понял Тарас Куница, что от этого подспудного чувства вины ему уже никогда не избавится. Ведь перед самим собой не слукавишь!
Вдруг отчетливо припомнились все случаи, когда бабушка пыталась завести какой-то разговор, а он бесцеремонно обрывал ее на полуслове — мол, не ко времени, бабуля, устал я сегодня, позже поговорим. А там и забывалось… Вспомнил, осиротевший внук, что никогда не интересовался он: сыта ли бабушка Аглая, здорова ли? Может, устала за день, или помощь какая нужна по дому, помимо обычных мужских дел? Но зато, как бы поздно он не воротился — с работы или гулянки — хоть под самое утро, его ужин всегда был разогрет.
И так стыдно сделалось парню от этих горьких воспоминаний, что хоть садись, да плачь!
Он и заплакал бы горько, навзрыд, — как рыдал лет десять тому, когда впервые осознал, что мамки у него нет, — если б слезы обладали силой хоть что-то искупить или исправить…
Глава третья
Шинок "У старого Шмуля", располагавшийся на южной окраине Михайловки являл собой просторный шестистенок, сросшийся дальней от реки стеной с хатой самого корчмаря. Рачительный хозяин посчитал, что так не только дешевле строить, а зимой можно обогревать свое жилье за счет готовившейся для посетителей пищи, но что более важно — с заведения, числящегося по магистратской описи пристройкой к дому — налог начислялся гораздо меньший, чем с полноценного здания. Тогда как внутри корчма свободно могла одновременно усадить за накрытые столы добрую полусотню гостей.