Призрак и сабля
Шрифт:
— Передам, бабушка… — кивнул отец Василий. — Отчего ж не передать? А тебе самой-то помощь священника не нужна? Ведь без исповеди ты, раба Божья преставилась. Может, молебен особый справить за помин души, позабытый обет или долг исполнить?
— Чиста я перед Господом в помыслах и деяниях своих, от того и умираю легко, — с лица усопшей сошла тревога, и она вновь по-доброму улыбнулась. — Спасибо тебе, поп, на хорошем слове. Пора мне… Прощай, отец Василий. Берегись тех, кто с крестом идет, да за собой огонь ведет. Пуще басурман берегись. Этим тварям — законы
Одновременно с тем, как ведунья произнесла последние слова, еще один вихрь пронесся церковью, и погасшие было, свечи разгорелись вновь, заставив священника зажмуриться от неожиданно яркого света. А когда отец Василий открыл глаза и взглянул на гроб с усопшей старухой, та уже чинно лежала на своем месте, будто и не было ничего. Словно померещилось священнослужителю всё от усталости и бессонницы. Или — от воскуренного ладану…
Не слишком просторная хата Куниц, после того как из нее вынесли гроб с телом покойницы, вдруг сделалась невыносимо огромной. А два-три шага, необходимые, чтоб преодолеть расстояние от двери до лежанки, вообще показались Тарасу бесконечной дорогой. И не в состоянии ее преодолеть, парень уселся на пол, прямо возле двери, и наконец-то заплакал. Скупо, по-мужски, ожесточенно вытирая рукавом каждую, выкатывающуюся из глаз слезинку. Но, именно благодаря этим слезам, Тарас почувствовал, как из его души уходит горечь невозвратимой потери, уступая место доброй памяти.
— Ишь как убивается, горемыка, — прошелестело из-за печного угла. — А раньше, бывало, неделями не отзывался…
— Нишкни, дура! — оборвал слишком языкатую кикимору суседко. — Не забывай, что он теперь нас слышит!
— Простите, хозяин, — тут же испуганно залебезила та. — Я совсем иное имела в виду…
— Да какая теперь разница, что и кто скажет, — отмахнулся Тарас. — Бабушку не воротишь и не извинишься…
— А вот это — как сказать, — степенно отозвался домовой. — Я к примеру, совсем не уверен, что старая ведунья так просто покинет свой дом. И кажется мне, что вскоре, в тутошних местах, одной берегиней станет больше. Так что не горюй, хозяин — будет у тебя еще возможность и извиниться, и исправится.
— Поел бы ты чего-нибудь, хозяин… — посоветовал сердобольный суседко. — Кровь от головы отхлынет, думы светлее станут…
— Это у тебя кровь совсем отхлынула. Вместе с остатками ума… — опять заворчала кикимора. — Печь со вчерашнего дня не топлена, щи не варены… Что хозяин есть станет?
— Так я о чем? — возмутился суседко. — Пусть велит только — я мигом спроворю. А самому хозяйничать нельзя. Чай, не хуже моего знаешь…
— Сам жрать хочешь, вот и пристаешь к хозяину…
— Может и в самом деле, поужинать? — задумчиво промолвил Тарас. — Добро, коль и вам поесть охота, так займитесь стряпней. А домовой мне пока расскажет о том, чего я еще о себе не ведаю. О чем, в прошлый раз не договорили.
— Я быстро! — обрадовался суседко.
— Сиди уже, горе луковое, — остановила мужа кикимора, кряхтя и шурша опилками. —
Похоже, и Навь, и Явь, а может — даже Правь устроены одинаково, и без женских рук ни "тпру", ни "ну"… Хотя, что ж тут удивительного — хозяйка нужна в любом доме.
Тарас еще и лица не умыл, как в печи утробно загудел огонь, в курятнике всполошились куры, а чуть погодя, на сковороде зашкварчала, распространяя аромат жареного лука и разбрызгивая кипящий жир, огромная яичница. Парень только облизнулся. От таких ароматов и сытый враз проголодается, а он — в последний раз еще как позавчера отобедал.
— Ты там… — Тарас чуть замешкался, с непривычки распоряжаться, пусть и своей, можно сказать — домашней, а все-таки нелюдью. — Готовь побольше, не жалей яиц… Так чтоб на всех хватило… И потом — это, свет зажгите кто-нибудь. Чего зря в потемках сидеть?
Что именно зажег домовой, Куница не понял, но осветивший комнату ровный и чуть голубоватый свет больше напоминал легкую предрассветную мглу, нежели отблеск пламени.
— Не беспокойся, хозяин, — ответила кикимора. — Эти обжоры у мертвого отымут, а голодными не останутся. Ой! — поняв неуместную нынче двусмысленность своих слов, кикимора громче затарахтела посудой. — Не отвлекайте, а то не услежу за огнем — угли жрать придется.
— Добро, — кивнул Тарас. — Ну, тогда ваш черед, мужички. Поведайте, о чем бабушка Аглая мне перед кончиной рассказать не успела?
Но, видно и на этот раз капризная судьба решила, что не пришла еще пора парню разузнать семейные тайны. Дверь в дом тихонько, совершенно без скрипа, как она впускала только родных — открылась, и в хату, пугливо оглядываясь, вошла Ребекка.
Увидев Тараса, девушка немного успокоилась, но бросилась к нему так поспешно, словно опасалась не застать нареченного в живых. Что тут же подтвердил ее испуганный, свистящий шепот. Тот самый, что порой куда громче крика бывает. Особенно ночью.
— Слава Богу, успела!
Прижимаясь лицом к груди парня, девушка не увидела, как со сковороды, самостоятельно отодвинувшейся на краешек кухонной плиты, исчезло больше половины яичницы.
— Я так испугалась…
Положительно, с Ивановой ночи все происходило словно само собой. Совершенно не интересуясь, какое у Куницы на сей счет имеется мнение, и — не дожидаясь согласия. Захотел Тарас узнать тайну — ему предложили поужинать. Только-только собрался поесть — обнимают и целуют.
Вообще-то, парень не особенно возражал против последней замены, быстро сообразив, что яичница подождет, а вот настроение у любимой переменчиво, как погода в марте месяце. Крепко обнял встревоженную Ребекку и с удовольствием закрыл поцелуем ее мягкий рот.
Но, если уж не везет, то во всем и надолго. Только лишь Тарас надумал подхватить, разомлевшую от его нежностей, девушку на руки, чтоб перенести ее на кровать, как Ребекка опомнилась и изо всех сил уперлась кулачками в грудь парню, разрывая объятия.