Призрак из страшного сна
Шрифт:
Секьюрити, заметив мои метания, перестал изображать гипсового ротвейлера у лестницы и сделал вид, что как раз выходит из дома.
Так что вошедшие Магдалена и Дворкин столкнулись с охранником в холле.
– Я все проверил, Александр Лазаревич, сигнализация в порядке, – браво отрапортовал охранник.
Молодец, быстро сориентировался.
– Отлично, можешь идти. Хотя нет, задержись на минутку. Проводишь потом госпожу Кульчицкую до ворот.
– Интересно, а почему это твой подчиненный не здоровается с хозяйкой? Совсем обнаглели,
– Вы, кажется, пить хотели? Кухня там.
– Я помню.
– Стойте! Куда вы?!
Я осторожно выглянула из-за портьеры. Ну конечно же! Рыжая крыса с топотом мчится вверх по лестнице, за ней несется Дворкин – я впервые вижу его таким злым.
– Магдалена, стойте!
– Я в своем доме!
На самой верхней ступеньке Александр Лазаревич все же догнал дамочку и цепко ухватил ее за предплечье:
– Ну что же вы так, госпожа Кульчицкая! Что за детские выходки? Зачем вам обязательно надо попасть в дом? Сказано же – ваш бывший муж не желает вас тут видеть.
– Он пока еще не бывший!
– Это вопрос времени. И мне меньше всего хочется выслушивать выговор в свой адрес, если Венцеслав Тадеушевич узнает, что вы шатались по дому.
– Что значит – шаталась?! Мне надо проверить, все ли вы собрали!
– Только после разрешения господина Кульчицкого я смогу вас пустить в дом.
– Да пошел ты!
Я же говорила – крыса! Фурия укусила Дворкина за руку, тот от неожиданности отпустил дамочку, и она с торжествующим видом распахнула дверь первой от лестницы комнаты.
Моей комнаты…
В следующее мгновение раздалось душераздирающее завывание, а затем – испуганный голос Магдалены:
– Присцилла?! Что ты… нет, не надо… Хорошая кошка, милая кошечка… Это ведь я, твоя любимая хозяйка… А-а-а-а-а!!!
Глава 29
Больше всего ему хотелось кричать. Громить помещение, переворачивая столы и кровати. Ломать о колено капельницы, пройтись бейсбольной битой по оборудованию.
Дать выход клокотавшим в груди эмоциям. Потрясению, боли, гневу, ярости, обиде, горечи…
Но, во-первых, он был еще слишком слаб для подобных развлечений. А во-вторых…
Во-вторых, откуда-то из глубины души, из пластов подсознания пробился и начал неудержимо нарастать протест.
Успокойся, Павел! Прежде всего надо разобраться во всем, причем спокойно, без эмоций.
Он мысленно сосчитал до десяти, затем открыл глаза и, старательно рассматривая потолок – встречаться с холодным изучающим взглядом рептилии не было ни сил, ни желания, – холодно произнес:
– Послушайте… Как вас там?
– Аскольд Викторович. Проблемы с памятью, да?
Черт возьми, до чего же торжествующий у него голос!
– Аскольд Викторович, может, хватит болтать? Вы меня утомили. Шли бы вы по своим делам, любезный, а меня оставили бы в покое!
– Да-да, конечно! – нарочито пристыженно засуетился визитер. – Извини, Пашенька! Совсем забыл, что ты только-только в себя пришел, заговорил тебя, олух я облезлый! Отдыхай, дружочек, отдыхай. После поговорим.
Да пошел ты!
Возможно, эта мысль была достаточно интенсивной и доходчивой. Во всяком случае, господин депутат резко заткнулся и, подхватив под локоть врача, вышел вместе с ним из палаты.
И морды у обоих были отвратительно довольными.
Систематизировать и анализировать полученную информацию он не смог. Перегруженный разум категорически отказался работать, в грубой форме напомнив владельцу, что они с ним, между прочим, только что едва выкарабкались из-под могильной плиты. И если не хотят завершить дело, начатое пулей, не мешало бы им обоим отдохнуть.
Грубая форма напоминания по ощущениям была похожа на кувалду, которой со всей дури «прилетело» Павлу по голове.
И отправило его в довольно-таки продолжительный нокаут.
Слишком продолжительный.
Он хотел вернуться в реальность, он чувствовал, что вполне способен сделать это. Что он уже окреп настолько, чтобы ходить, разговаривать, наблюдать, спрашивать, постепенно, шаг за шагом, возвращая свою личность.
Но вырваться из тягучего, какого-то дурнотного плена полуобморочного состояния не получалось. Едва сознание приближалось к поверхности реальности достаточно близко и он даже открывал глаза и собирался встать, как только исчезнет зыбкий туман перед глазами, как в этом тумане возникал долговязый тощий силуэт, производил какие-то манипуляции со вставленным в вену пациента катетером, и Павел вновь срывался в болото небытия.
Впрочем, со временем он понял, что так даже лучше. Без боли, без горечи, без мучительного напряжения пустота в его голове постепенно начала заполняться.
Сначала мутные, расплывчатые картинки его прошлой жизни становились все четче.
Вот он совсем малыш, ему лет семь. Он играет с симпатичным светловолосым мальчишкой на залитой солнцем лужайке возле небольшого, явно старого и покосившегося домика. А неподалеку, в тени деревьев, сидит хрупкая рыжеволосая женщина с удивительно белой, нетронутой солнцем кожей, и с нежностью смотрит на играющих детей.
Женщина довольно красива, правда, нос у нее немного длинноват и нижняя челюсть тяжеловата, но это ее почти не портит.
Хотя ему все равно, как она выглядит, он просто любит ее, ведь она – его мама!
Любимая мамочка, самая любимая, самая нежная, самая преданная!
Эти слова снова и снова звучат в его мозгу, едва лишь появляется в тумане лицо Магдалены.
Да, его маму зовут Магдалена, урожденная Расмуссен. Она из старинного норвежского рода, ведущего свою историю от великих конунгов. А еще в этом роду существовала легенда о том, что прапрапрабабку Магдалены когда-то принесли в жертву дракону. Но она вернулась живой. И этот дракон и стал предком его, Павла.