Призрак Кудеяра
Шрифт:
Народ не хотел верить в гибель своего Вождя от руки палача. Имеется множество народных легенд о том, что Разин остался жив, но скрылся до времени в пещерах Жигулёвских гор. В XVIII и XIX веках широко распространяются песни, сказы, предания и поверья о необычайной, чудесной силе Степана, о его непобедимости и возвращении к народу. Он «бродит по лесам» и еще придёт, когда «час настанет» и сполна воздаст угнетателям трудового люда [2] .
В предании «Волжский атаман» рассказывается, что Разин «живёт в виде громадного горного орла. Иногда он нападает на людей, но только за провинности. Иногда он бывает в виде седого старика. Тогда он встречает людей на дороге и расспрашивает об их житье-бытье. Он внимательно выслушивает все жалобы на господ и начальников и обещает явиться грозным мстителем за народ». Предание это записано в Саратовской обл. во время Первой мировой войны.
2
Таково, например, предание «Бугор Степана Разина», записанное на пристанях от населения приволжских сёл в 1918 году:
Бугор — Стенькин двор, а пещера — его жилище. Здесь он с вершины волжских гор караулил купецкие караваны, царскую да монастырскую казну к себе поджидал. А в глубоких буераках его молодцы на мелких лодках ждали слова атамана: «Сарынь, на кичку!» Радостным свистом отвечали бурлаки, сбросив с плеч опостылевшую лямку.
Степан Разин не умер. В день, когда ему выйдет срок, он встанет. Взмахнёт кистенём — и от обидчиков, лихих кровопивцев мигом не останется и следа. Не долго уж ему осталось маяться. Скоро, говорят старики, час настанет.
О Разине складывается множество легенд, подчас баснословных. Народное воображение наделило его колдовской неуязвимостью и способностью к волшебству. Так, в преданиях нередко повествуется о том, что Разин «отводит глаза» врагам, обладает тайной силой, оберегающей его и его сподвижников от вражеского оружия: «не берут разбойников ни железо, ни пули, потому что они все заговорёны» («Про Степана Разина»). Сообщается, что Разин чудесным образом «устраивает змея» и направляет его против мастера, устанавливающего крест на церкви («Разин и мастер»). Разину удаётся свободно «перелетать с Дона на Волгу, а с Волги на Дон», а когда его посадили в тюрьму, он «дотронулся до кандалов разрывом-травою — кандалы спали», потом он угольком нарисовал на стене лодку и весла, и воду сел в эту лодку и очутился на Волге («О Степане Разине»).
В одной из песен поётся, что посаженный воеводой в тюрьму, он быстро оказывается на воле: «Вдруг подула тут погода — Стенька выплыл из тюрьмы». «Его нельзя было донять ничем; он такое слово знал, что ядра и пули от него отскакивали».
Его вообще не берёт никакая сила. В основе таких представлений лежит народная молва об атамане-чародее, владеющим ведовским могуществом. Молва эта дала ему в руки волшебную саблю, в которой таилась сила сотни бойцов, обвила стан волшебным поясом- оберегом, делающим неуязвимым, — так что одолеть атамана враги сумели лишь с помощью коварства и вероломства.
Люди были уверены или догадывались, что, живя в лесу, т. е. в изначальном Языческом Светилище, братья-разбойники неким таинственным образом связаны с древними и могущественными Силами, Дивами-Оборотнями, им покровительствующими. Да и сами эти Силы нередко обретают черты народных заступников; таковы, например, в Уральских сказах поэтические образы властителей недр Земных: Горного Батюшки, Огневицы, Хозяйки Медной горы, Девки- Азовки.
Известный этнограф, собиратель народных традиций и поверий С.В. Максимов в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила» писал: «Разину, этому поволжскому богатырю-чародею, сам Илья Муромец годился только в есаулы».
А М. Забылин пишет в изданной в 1880 г. книге «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»: «Памятен Стенька народу. История рассказывает о нём одно, совсем другое говорят народные предания. В них он и богатырь, и чародей. У Стеньки, кроме людской силы, другая сила была. Царского войска он не боялся. Не боялся ни пули, ни железа, в огне не горел, в воде не тонул. Глаза умел отводить. Его в острог посадят, да за запоры; а он возьмёт уголь, напишет на стене лодку, спросит воды испить, плеснёт этой водой, река станет. Сядет в лодку, кликнет товарищей, и уж на Волге Стенька. Ничем его убить нельзя было; от всего был заговорён. И не боялся страху. Стеньке всё нипочём было. Безбожник был Стенька; грабил он и обители „святые“ — монастыри. Много погубил христианских душ; дворян больно не любил, а в Астрахани архиерея с колокольни сбросил. Прокляли за это Стеньку на всех соборах, а после свои же начальству выдали, да он опять сбежал и смерти ему по сию пору нет, где пропадает — не ведомо. Старые люди видали, говорят, его».
Все эти предания и песни о Разине надо осмысливать как повествования о непрекращающейся борьбе Русского Народа со своими мучителями.
Бунты, вихри, мятежи, сполохи народного гнева вспыхивали и угасали, но не меркла в русской душе память о древней Языческой вольности, товариществе, братстве. И сейчас, когда под видом «реформ» идёт целенаправленное умерщвление Русичей и церковь благословляет палачей, снова восстают из былинного бессмертия своего Могучие Мужи и вдыхают силу в молодых бойцов.
В огромном сердечном сочувствии Разину как нельзя лучше отразились социальные и нравственные идеалы Русского Народа. Вообще, наиболее почитаемыми образами исторических преданий были, помимо Степана Разина, народные заступники-бунтари, бросившие вызов общественной несправедливости: Иван Болотников, Василий Ус, Кондрат Булавин, Алёна Темниковская [3] , Емельян Пугачёв [4] , а также благородные лесные разбойники — Иван Кольцо, атаман Ры- жанко, Кузьма Рощин и другие.
3
О национальной героине Франции Жанне д'Арк знают все французы, и не одни только французы. А кто слышал славное имя сожжённой заживо нашей Героини — Великомученицы Алёны, атаманши-соратницы Разина?
Правда, уважительно упомянул её Ст. Злобин в известном своём романе «Степан Разин», да ещё Василий Шукшин в романе «Я пришёл дать вам волю» отдал дань восхищения этой беспримерной по мужеству и силе духа Русской Женщине-Воительнице, из пламени костра проклинавшей истязателей своих и Руси.
Загадочна во многом жизнь подвижницы-знахарки с удивительной трагической судьбой. Простая крестьянка предводительствовала семью тысячами бойцов и неоднократно наголову разбивала царских воевод, которые так боялись бесстрашную женщину, что объявили её злой колдуньей. Один из них, князь Юрий Долгоруков, после подавления восстания и пленения Алёны, писал «тишайшему» царю: «А вор в распросе и с пытки сказалась, Алёною зовут_ И была во многих местах на воровстве и людей портила. А в нынешнем, де, Государь, в 179 году (1670 г. — Д.) пришед она из Арзамаса в Темников… И мы, холопи твои, крестьян за их воровство велели казнить смертью, повесить около Темникова, а вора за её воровство и с нею воровские письма и коренья велели сжечь в срубе…»
Сруб высокий сложили, Оцепили цепями… В каждой жилочке — жиле Кровь гудела, как пламя. Чёрствой коркою — рот, А глаза всё по-волчьи Куда-то вперёд…Так было подавлено одно из народных восстаний, но не стёрлось в памяти народной, несмотря на попытки церкви назвать его «дьявольским научением», предать проклятью и забвению. И вслед за взметнувшимся столбом пламени разгорается посмертная слава Алёны. Никто не забыт, ничто не забыто.
4
Под немцами Хлебников подразумевал представителей петербургской власти и правящей династии, с которыми боролись повстанцы. Почему Пугачёв объявил себя Петром III? По-видимому, хорошо зная психологию и настроения угнетённых масс, чьё яростное буйство сочеталось с верой в «хорошего царя», Пугачёв полагал, что так сподручнее будет руководить безграмотными, «без царя в голове», мятежниками:
Что ей Пётр? — Злой и дикой ораве? — Только камень желанного случая, Чтобы колья погромные правили Над теми, кто грабил и мучил…Образ близкого и верного народу «мужицкого» царя отразился в целом ряде преданий пугачёвского цикла. «Справедливый» царь предстаёт в них как ярый противник крепостничества, деятельно борющийся за права народа, а сам народ ничего не жалеет для того, чтобы помочь своему вождю. Особое место в преданиях отводится рассказам о том, как Пугачёв и его товарищи сурово, но справедливо наказывали угнетателей-помещиков, заводчиков
Поучительно историческое предание «Пугач и Салтычиха». Схваченный царскими наймитами, закованный в кандалы и посаженный в железную клетку, Пугачёв по-прежнему остаётся грозой для господ, поэтому-то помещица Салтычиха, пожелавшая взглянуть на «головореза», настолько перепугалась, что её «насилу успели живую домой довезти», где она и скончалась. Несмотря на поражение крестьянской войны, жесточайшее преследование властями всего, что связано с именем Пугачёва, после казни вождя освободительного движения появились в народе прозаические произведения, утверждавшие, что Пугачёв жив, что настанет день, когда он снова выступит против угнетателей1.
До начала XIX века имя Пугачёва было под строгим запретом. Но и позднее ежегодно в церквах попы провозглашали ему анафему. Только во времена Пушкина появляются первые исторические сочинения, повести и даже романы о «пугачёвщине», однако облик вождя крестьянской вольницы в них до неузнаваемости искажён; Пугачёв представлен страшилищем, воплощением всяческого зла, «врагом отечества», «исчадием ада».
Лишь народные сказания, песни и легенды называли Емельяна «Красным Солнышком» и хранили память о нём, как об «отце», заступнике угнетённых.
Пушкин первый из литераторов и историков увидел в Пугачёве незаурядную многогранную личность, выдающегося человека из народа. Кстати сказать, главные прозаические произведения Пушкина — исследование «История Пугачёвского бунта» (1834) и повесть «Капитанская дочка» (1836) — посвещен^! именно теме «русского бунта». Причём оценка Пушкиным событий 1773 — 1775 годов хотя и была дворянской, ограниченной, но всё же существенно отличалась от казённой, будучи гораздо ближе к исторической правде. Вольно или невольно, но Пушкин показал силу и предопределённую неизбежность народно-освободительных восстаний. Он сочувственно изобразил простых, незнатных людей и осудил сановных вельмож (вроде генерала Р.). В течение всего XIX века ни один писатель не поднялся на ту высоту в освещении личности и значения Пугачёва, на которой стоял Пушкин.
Величие подвига поэта станет особенно ясным, если учесть, что «Капитанская дочка» написана в страшных условиях николаевской полицейско-жандармской тирании, во времена разгула мракобесия, цензуры и расправ с любым вольнодумством, в эпоху казней, ссылок и доносов.
В XX веке другой русский гений, Сергей Есенин, дабы лучше осмыслить настоящее, обращается к грозовым событиям прошлого, во многом созвучным революционным потрясениям его времени. Есенина (так же, как и Блока) тоже волновала тема «русского бунта». «Идёт совершено не тот социализм, о котором я думал», — пишет он Евгении Лифшиц в августе 1920 года. Есенин уже понял, что:
…Октябрь суровый Обманул их в своей пурге, И удалью точится новой Крепко спрятанный нож в сапоге.«Я перестал понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к Февральской, ни к Октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь» (из письма А.Б. Кусикову 7/11 1923).
Есенин, будучи плоть от плоти своего народа, не мог не откликнуться на страшные события, связанные с кровопролитным подавлением народного возмущения большевиками, и он создаёт «Пугачёва» — поэму высочайшего трагического пафоса. В последних строках этой знаменитой поэмы, законченной в 1922 г. (т. е. почти сразу после жесточайшего подавления Кронштадтского восстания, крестьянских восстаний на Тамбовщине, на юге России и на Украине, сибирских партизан и других, подлинно народных выступлений), нашли своё отражения мучительные раздумья поэта о судьбе дорогой его сердцу мужицкой Руси:
А казалось… казалось ещё вчера…Остаётся добавить, что в автобиографии (1922) Есенин написал: «В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее». А в автобиографии (1923): «В революцию… работал с эсерами не как партийный, а как поэт. При расколе партии пошёл с левой группой и в октябре был в их боевой дружине».
Широчайшая распространённость песен о Разине убедительно свидетельствует о горячей и повсеместной народной поддержке восставших, именуемых властями не иначе, как ворами [5] и разбониками.
ГЛАВА ВТОРАЯ
5
Понятие «вор» в официальных документах тех и более ранних времён означало «государственный преступник», мятежник, выступающий против феодально-церковного ига. По мере усиления крепостничества участилось бегство холопов и иных подневольных людей, голытьбы. Они объединялись, создавали свои дружины, нападали на помещиков, архиереев, царских воевод, купцов-толстосумов.
Карамзин, Соловьёв и прочие придворные историки клеймят и шельмуют «казачье воровство» и называют участников народных восстаний «воровскими» людьми. Народ же видел в «воровских» людях спасителей от барского произвола, жестокости и насилия.
Изначальное же, древнерусское, дохристианское значение слова «вор» — человек, верный клятве. Оно родственно санскритскому war — клятва, договор. Общее древнее североевропейское var — обет, клятва, присяга. Отсюда — древнерусское «варяги», обозначавшее не племенную принадлежность, а братство морских воинов: норманнов- викингов и западных (балтийских) славян, скреплённых клятвой верности защищать от христоносцев свои Светилища. Не случайно древнерусское «вар» означало также «защита»: отсюда — «варежка».
Ночной же похититель чужого имущества всегда назывался на Руси особо: тать. Точно так же и привнесённое позднее из идиша словечко «блатной» никакого отношения к ворам не имеет, равно как и нынешние водевильные «воры в законе».
Ко времени начала кровавой иудохристианизации Руси полукровкой Владимиром-Отступником относится известное летописное сообщение 996 года о небывалом умножении так называемых разбоев. Слово «разбой» тогда обозначало не только и не столько нападение из засады на купеческий обоз, сколько любое выступление отчаявшихся народных масс против засилья продажных князей и церковников. Не желавшие креститься люди тысячами скрывались в лесных чащобах и давали убежище всем беглецам-язычникам, подвергавшимся преследованиям со стороны иудохристианских властей:
Зашумел суровый древлянский бор, Загигикал недобрым голосом, Заблистал булатный косой топор У лихих лесников за поясом! Подались вразбоище мужики, Зверобои, стрелки опасные, К ним волхвы приладились, старики, Да ярыжки, да лежни праздные… Аж до Киева докатился страх, Стал тресьмя-трясти княжьих стольников: Дескать, меньше нонь соловьёв в лесах, Чем охальных шишей-разбойников… Не желают, подлые, забывать Свои капища, свои игрища, Не хотят анафеме предавать Свои требища, свои тризнища!