Призрак миссис Рочестер
Шрифт:
Может, эта привычка появилась из-за того, что, когда мне было три года, исчез мой отец. В то время я, конечно, ничего не понимала про смерть и знала только, что сначала у меня был папа, на чьих коленках так удобно было сидеть и качаться и за чьи медные кудри мне так нравилось дергать, а потом его не стало.
– Где папочка? – спрашивала я.
– Милая, с ним произошел несчастный случай.
– Но куда он ушел?
– Солнышко, засыпай. Я оставлю ночник.
Мой отец исчез. А потом в каком-то смысле умерла и мама. Она так и не вышла замуж снова. Каждый
Так что да, мне нравилось, когда мертвые возвращались – пусть и в виде громыхающих костей, или монстров в полусгнивших обрывках одежды, или в виде цедящих кровь вампиров.
И да, шоу вроде «Темной Карлотты» было именно тем, что мне нужно.
А потом и оно исчезло из моей жизни.
Одним грозовым октябрьским утром главный сценарист, Уэйд О’Коннор, вызвал меня к себе в кабинет. Уэйд был одновременно и моим начальником, и близким другом – красивый мужчина с намечающимся вторым подбородком от привычки тянуть себя в этом месте за кожу, когда он нервничал. Сейчас он дергал за нее как сумасшедший.
– Плохие новости, Джени. Тебе лучше присесть.
Внутри все похолодело. Еще больше плохих новостей я просто не выдержу. Не сейчас, когда сладкий до тошноты запах цветов с похорон матери еще так свеж в памяти.
– Что случилось?
– Нас закрывают. В конце следующего месяца.
– Закрывают? – Какая-то бессмыслица. Не понимаю.
– Да. Поставят вместо нас какую-то передачу про здоровый образ жизни. Будут рассказывать про шестиминутные кардиотренировки и ягоды, лечащие рак. Что-то вроде того. Прости, что именно мне пришлось быть «вестником беды».
Я уставилась на фото звезд нашего шоу, висящие на стене над головой Уэйда. Идеальные зубы. Густые волосы. Они выглядели похожими друг на друга, будто члены одной семьи. Но мы же и были как семья, верно? Актеры и съемочная группа, одна большая дружная семья.
Ложь!
Мне хотелось сорвать эти скалящиеся лица со стены и разбить их о стол Уэйда, хотелось кричать и переворачивать мебель от ярости. Но я этого не сделала. Вместо этого прибегла к маминому выражению на случай всех бед, от смертельной болезни до потерянного рецепта печенья с тмином:
– Черт, черт, черт.
То было в октябре, а сейчас уже конец мая, и я сижу, скрестив ноги, у окна своей квартиры в Коббл-Хилл, допивая бутылку «Сансерре», открытую бог знает когда, потому что по вкусу уже больше похоже на уксус. На коленях опасно балансирует ноутбук. Я выделила полдень для разбора счетов – точнее, для их мрачного собирания. Стоит холодная мокрая весна, один унылый день следует за другим, и угрюмый дождь за окном в такт барабанит по подоконнику.
Я провела без работы почти восемь месяцев. Подергала за каждую ниточку, постучала в каждую дверь, но за последний год волной прокатились отмены телешоу и увольнения, вызвав наводнение из писателей из шоу помасштабнее,
Но мое выходное пособие закончилось еще в марте. А сбережения, и так немногочисленные, быстро становились плодом воображения. Я просыпалась в три часа ночи от уже привычной подступающей паники. Цена за аренду квартиры была непомерной, даже для Бруклина, и я без конца листала сайты в поисках места подешевле и как сумасшедшая рассылала сообщения всем знакомым. Но варианты были просто отвратительными.
А счета тем временем продолжали приходить.
Я глотнула еще вина для храбрости и открыла первое сообщение.
«Услуги ухода за больным. $2,647.19. СЧЕТ ПРОСРОЧЕН».
Черт. Я и забыла об этом. Спустя девять месяцев после того, как мне удалось (пусть и противозаконно, до рассвета) рассеять прах с набережной в Ошен-Сити, счета, которые не покрывала страховка, продолжали приходить. Я хотела, чтобы за мамой был самый лучший уход. И не жалела об этом. Но теперь неожиданно все снова накатило: ее обеденный уголок, превратившийся в больничную палату; шкафчик с сувенирами, теперь битком набитый пузырьками и шприцами; пищащие мониторы на буфете и бесконечный скрип ботинок на толстой подошве по линолеуму.
Растущий пузырь потери, горя и вины разорвался в груди. Я спрыгнула с подоконника и поплелась на кухню, где перелила остатки вина в бокал. Слишком много алкоголя. Но мне плевать.
Телефон звякнул, и я подняла трубку.
– Так ты жива, – раздался жизнерадостный баритон Отиса Фэрфакса. – А чего на сообщения не отвечаешь?
– Прости, еще не проверяла сегодня почту.
– Ого, судя по голосу, тебе там совсем плохо.
– Ну да, наверное, – вздохнула я. – Льет без остановки, и чувство, будто весна никогда не наступит. То есть настоящая весна, с цветущим кизилом, нарциссами и всем остальным.
– Точно. Это все из-за дождя.
Он меня слишком хорошо знал. Ближе Отиса у меня никого не было. Как младший братик, который постоянно разбивает машины, вылетает с работ, а потом клянется, что в этот раз возьмет себя в руки, и даже если не веришь до конца, то как минимум искренне хочешь поверить. Два года назад он переехал в Калифорнию, где успел поучиться и вылететь из кулинарной школы Саусалито, и несколько месяцев от него не было ни слуху ни духу.
– Где ты? Все готовишь тапас в том кафе?
– Господи, нет. Ушел давным-давно. Управляющий – просто маленький Муссолини. Я сейчас в Биг-Суре, работаю у кузена. У него поместье на побережье, роскошное, виды просто сногсшибательные. Называется «Торн Блаффс», и я его личный шеф-повар и вроде помощника по всем вопросам.
– Звучит отлично.
– Так и есть, вот почему я и звоню. Получил от тебя сообщение по почте, что ты ищешь новое жилье, так вот послушай. Тут есть коттедж. Очень милый, никто им не пользуется. Можешь перебраться сюда совершенно бесплатно, на лето, а может, и дольше.