Призрак оперы. Роковое кресло
Шрифт:
Это была какая-то новая, доселе неведомая Маргарита. Вызовам на поклон не было конца. Взволнованная Кристина смеялась и плакала в одно и тоже время, пока, наконец, ее без чувств не унесли в гримерную. Известный критик, описывая этот незабвенный спектакль, назвал ее «Новой Маргаритой», угадав своим артистическим чутьем, сколько чистоты и невинности таилось в её юном, нетронутом сердце.
«В её пении, — писал он, — чувствуется восторг первой чистой, как весна, любви. Только любовь, одна она могла сотворить такое чудо, произвести такую ошеломляющую перемену. Мы слышали Кристину Даэ два года тому назад на выпускном экзамене, она ничем не выделялась тогда. Что же случилось теперь? Откуда эти божественные,
Между тем завсегдатаи Гран Опера удивлялись, почему от них до сих пор скрывали такое сокровище? Потому что Кристина Даэ была весьма посредственным Зибелем? Или только неожиданная болезнь Карлотты дала ей возможность показать себя совершенно в другом свете? Но почему же тогда, за отсутствием испанской дивы, директора обратились именно к Даэ? Значит, они все-таки знали, насколько она талантлива. Зачем же было это скрывать? И у кого она занималась? Она часто говорила, что репетирует сама. Все это очень и очень странно!..
Граф де Шаньи, стоя у себя в ложе, аплодировал ей вместе со всеми.
Графу Филиппу-Жоржу-Мари де Шаньи шел в это время сорок первый год. Это был настоящий аристократ, изысканно любезный с женщинами и слегка высокомерный с мужчинами, которые завидовали его успехам.
Роста выше среднего, красивый, несмотря на несколько суровое выражение лица и холодный блеск глаз, он был в высшей степени честный и добрый человек. После смерти старого графа Филибера, де Шаньи возглавил один из самых знатных и старинных родов Франции.
Потеряв отца, он принял тяжелую ношу — огромное состояние семьи, которым необходимо было разумно распоряжаться, так как обе его сестры и младший брат Рауль и слышать не хотели о разделе, полагаясь во всем на Филиппа; как будто до сих пор существовало право первородства, по которому всё наследство получал счастливый первенец.
Мать семейства, графиня де Шаньи, урожденная де Мерожи де ла Мартинье, отошла в мир иной еще раньше супруга. Она умерла при родах младшего ребенка Рауля, появившегося на свет 20 лет спустя после своего старшего брата. Когда умер старый граф, Раулю было двенадцать лет, и старший брат Филипп усердно занялся его образованием.
Ближайшими помощницами ему были сначала обе родные сестры, а затем старуха- тетка, вдова моряка, развившая в юном Рауле такую пылкую любовь к морю, что он избрал морскую карьеру и, став одним из лучших выпускников училища, совершил кругосветное путешествие, и вот теперь, в ожидании нового назначения, проводил на родине свой шестимесячный отпуск.
Несмотря на то, что ему уже минул 21 год, Рауль выглядел безусым мальчишкой и поражал своей застенчивостью, скромностью и такой женственностью манер, что так часто является следствием чересчур изнеженного, исключительно дамского окружения в детстве.
Блондин, с ясными голубыми глазами и едва пробивающимися усиками, он, по свежести и цвету лица, мог соперничать с любой юной девицей, чья красота только набирает цвет. Филипп его страшно баловал и, пользуясь отпуском своего брата, знакомил его с Парижем. Граф придерживался мнения, что в возрасте Рауля излишнее благоразумие неблагоразумно, и сам, будучи человеком вполне уравновешенным и корректным, всюду возил его с собой и даже проводил за кулисы Парижской Оперы. Может быть, этого и не следовало делать, так как ходили слухи, что Филипп близок с Сорелли. Но разве это преступление… Какое кому дело до того, что холостой мужчина в самом расцвете сил проведет пару часов вечером в обществе молодой танцовщицы, которая пусть и не могла похвастать умом, но во всём остальном была само совершенство. К тому же граф де
Когда граф, наконец, перестал аплодировать Кристине и повернулся к младшему брату, то был поражен его бледностью. На вопрос: что с ним, Рауль ответил:
— Разве ты не видишь, что ей плохо?
Действительно, Кристина Даэ была в обмороке.
— Но тебе, похоже, тоже нехорошо, — наклонился к нему брат. — Что с тобой?
— Пойдем!.. — сказал Рауль дрогнувшим голосом.
— Куда? — удивленно спросил граф.
— Узнать, что с ней?… Она никогда так не пела…
Филипп с любопытством посмотрел на брата, и легкая улыбка скользнула по его губам.
— А…вот оно что!.. Ну, идем, идем, — поспешно добавил он.
Однако пробраться на сцену оказалось не так легко. В проходах стояла толпа. Рауль нервно теребил перчатки, но Филипп, со свойственным ему великодушием, делал вид, что не замечает его волнения. Он понимал теперь, почему Рауль бывал так часто рассеян и постоянно заводил разговор об опере.
Наконец, они все-таки попали на сцену. Там стояла обычная суета. Рабочие, машинисты, плотники, декораторы, статисты, громкие окрики «место! место!», стук молотков и шум расставляемых декораций — всего этого было достаточно, чтобы смутить такого новичка как Рауль, но он, однако, с несвойственной ему решительностью, протискивался сквозь окружающую его толпу, занятый одной мыслью увидеть ту, которая владела его сердцем. Он долго боролся со своим чувством. Он знал Кристину еще девочкой и, увидев ее опять, после долгих лет, когда он не знал, что с ней и где она теперь, он почувствовал, как какое-то сладкое волнение охватывает его существо, и заставляет замирать сердце. И это было неправильно, потому что он дал себе слово любить только одну женщину в мире — свою жену. А разве он мог жениться на певице! Но этого тихого, нежного чувства теперь уже не было. Он как будто переродился, ему казалось, что у него вырвали сердце, грудь его ныла, и это была какая-то невыносимая душевная, и вместе с тем почти физическая боль.
Граф едва за ним поспевал, удивляясь, каким образом он мог знать дорогу, так как сам Филипп никогда не водил его к Кристине. Надо думать, что Рауль пользовался тем временем, когда граф болтал с Сорелли, которая иногда задерживала его до своего выхода на сцену и даже, за неимением услужливой мамаши, оставляла ему свои гетры, которые надевала, чтобы, идя на сцену, не запачкать башмаков.
Отложив на несколько минут визит к Сорелли, Филипп шел за братом, пробираясь среди многочисленной публики, желающей в свою очередь узнать что случилось с очаровавшей всех певицей. Бедная девушка все еще была без сознания, так что пришлось вызвать доктора, который тот час же приехал и, бесцеремонно расталкивая толпу, прошел к больной.
Рауль вошел следом за ним. Граф и еще несколько человек остановились на пороге.
— Не находите ли вы, доктор, — смело сказал Рауль, — что здесь слишком много посторонних? Страшно душно…
— Вы правы, — согласился доктор и попросил выйти всех за исключением Рауля и горничной, которая была вне себя от удивления, так как видела молодого человека первый раз в жизни.
Тем не менее, она не посмела что-нибудь сказать. Доктор в свою очередь решил, что очевидно молодой человек имеет право распоряжаться, и таким образом виконт остался около Даэ, в то время как сами директора Дебьенн и Полиньи, пришедшие выразить свое восхищение прелестной артистке, разделили участь посторонних. Граф де Шаньи, очутившейся также, как и другие, за дверью, смеялся до слез: