Призрак Проститутки
Шрифт:
Вскоре я остановил машину перед домом Салли, и она сказала: «Давайте объедем квартал».
Я объехал. Порринджеры живут в маленьком оштукатуренном домике на одной из улиц среднего достатка, лишь слегка приходящих в упадок, в безликом районе за Дворцом правосудия. Даже летом здесь сравнительно безлюдно, а за домом Салли есть несколько пустых участков. Я остановил машину, Салли ждала, я не двигался. Тогда она потянулась, заперла дверцы и подняла стекла в окнах. Я все не двигался. Сердце у меня так колотилось, что, по-моему, ей было слышно. Я вовсе не хотел заниматься с ней любовью и не хотел наставлять рога Шерману Порринджеру, хотя, признаюсь, некоторое шевеление внизу живота появилось.
Салли спросила: «Можно задать вам личный вопрос?»
«Да», — сказал я.
«Вы что, голубой?»
«Нет», — сказал я.
«Тогда почему же вы меня не целуете?»
«Сам не знаю».
«Докажите, что вы не голубой».
«С чего вы это взяли?»
«У вас такая аристократичная речь. Шерман говорит, вы учились в частной школе».
Я набросился на нее. И она вспыхнула как фейерверк. Признаюсь, Киттредж, я не знал, что женщины могут быть такими страстными.
Последняя фраза отражает то, что я с самого начала знал — просто не хотел делать вывод и ставить точку. Я не намеревался излагать в письме подробности плотских утех. Откинувшись в кресле, я смотрел из окна моего номера на мрачное здание напротив и вспоминал, как губы Салли впились в мои словно в смертельной схватке. Ее руки, ничем не обремененные, вцепились в пуговицы моей ширинки. Ее груди, высвобожденные из бюстгальтера, оказывались возле моего рта, когда она отклоняла голову, чтобы глотнуть воздуха, а потом, к моему ужасу, как если бы подо мной взорвалась связка гранат, она повернулась, быстро, как кошка, нагнулась и обхватила губами мой фаллос (который в тот момент, как мне казалось, не только вздулся больше, чем когда-либо, но и был вполне достоин названия «фаллос») и приняла шесть, восемь, девять, одиннадцать ударов пневматического молота, в который превратился мой член. Затем, когда взрывы гранат достигли оглушительной силы, она еще и оскорбила меня, сунув палец в мой задний проход и причинив мне немалую боль. На мою долю явно выпало коровье соитие по-оклахомски, а настоящего акта любви так и не было.
Положение было исправлено в рекордный срок. Я решил, что Ленни Брюс на самом деле знает о внутренней логике «второго раза» куда меньше, чем говорит. Лишь какая-то частица меня трудилась ради моего эго. А весь остальной «я» наслаждался, как мог, и так быстро, как мог. Однако какое я чувствовал к себе отвращение! Мне казалось несправедливым опустошать сокровищницу секса с таким восторгом и сексуальным бешенством, чувствуя, с какой невероятной силой наши тела приклеились друг к другу, и одновременно испытывая священный ужас оттого, что Киттредж не будет первой женщиной, ради которой я себя берег (Ингрид не в счет!) и с которой хотел впервые познать все восторги страсти и всю похоть. Я всегда считал, что вот так распалиться можно только в конце сильнейшего романа, доставившего радость, сопоставимую с наслаждением, какое охватывает тебя, когда оркестр величаво подходит к пику симфонии. Секс с Салли походил на свалку в футболе, сопровождаемую укусами и царапинами и выпачканным в шоколаде фаллосом.
Кончив в третий раз, я почувствовал, что устал. Окна в машине запотели, одежда наша превратилась в смятое тряпье, и я едва ли понимал, был я жеребцом или же изнасилованной жертвой. Откатившись от Салли, я постарался заставить ее одеться, хотя ей и не очень хотелось. Ее поцелуи — каким становишься жестоким, когда угасло желание! — походили теперь на прикосновение пиявки. Меня потянуло домой.
Однако не мог я оставить Салли у ее двери, словно доставленный рассыльным пакет.
— Я тебе скоро позвоню, — сказал я и почувствовал, как на меня со всею силой стараются повлиять.
— Да уж, позвони непременно, — сказала она. — Здорово было.
Здорово! Мне дали ключ к моей стране. Я приобщился к этой огромной, дотоле неведомой срединной Америке, которую готовился защищать. С чувством великого облегчения отъехал я от дома Салли, так как, насколько я заметил, ни один прохожий не проходил мимо нашего автомобиля на той пустынной улице. Только сейчас до меня начало доходить, как мы рисковали.
Ну, после этого мы, конечно, начали встречаться. Один раз это было у нее дома, пока дети находились у няни, — противное, потное совокупление, над которым висел страх перед внезапным появлением Шермана во всеоружии своей параноидной власти, и второй раз в «Сервантесе», что было куда лучше, хотя наши плотские утехи и происходили на матраце, пахнущем дезинфекцией. Наконец, бросив вызов всем богам предосторожности, я привез Салли на конспиративную квартиру над пляжем Поситос, и мы предались любви в кресле у окна, откуда с высоты двенадцатого этажа видны бегущие внизу машины и желтоглинистые волны.
Нет, решил я, не стоит писать об этом Киттредж, и отложил в сторону страницы, уже написанные про Салли. Но поскольку я не мог игнорировать перемены, происшедшие во мне и требовавшие исповеди, я придумал историю, заполнившую пробел.
В перерыве на кофе и fundador
2.00 ночи
Киттредж!
Совсем новый предмет. То, что я собираюсь вам рассказать, надеюсь, не испортит наших отношений, которые дороже мне любой лояльности или наслаждения, какие могут выпасть на мою долю на берегах реки Плата. Вы должны мне верить. Надеюсь, вы не будете шокированы, если я признаюсь, что после многих недель тяжких страданий от сексуального воздержания я наконец почувствовал, что вынужден отправиться в один из лучших местных публичных домов, и после недели-другой, ушедших на отбор, о чем я когда-нибудь вам поведаю, я остановил свой выбор на одной уругвайской девушке из Каса-де-Трес-Арболес и, как мне кажется, пришел к определенному с ней соглашению.
Мне это представляется разумным. Хотя вы навсегда остаетесь для меня олицетворением недосягаемой мечты, я знаю, что вы с Хью всегда будете вместе, да, собственно, и должны быть. В моем представлении нет никого, кто больше соответствовал бы образу великого человека, чем Хью. Извините за высокопарность стиля, но я просто хотел сказать, что люблю вас и Хью вместе не меньше, чем каждого в отдельности, — математически это равносильно попытке уравнять конечные величины с бесконечными суммами. Здесь я ставлю точку, хочу лишь сказать, что мы должны быть правдивы друг с другом, как только можем, а мне требовалась женщина. Я знаю: согласно условностям, просить у вас прощения нет оснований, но я все-таки прошу. Но признаюсь — я не чувствую себя виноватым. Надеюсь, вы не сочтете следующее мое замечание шуткой или каким-либо посягательством на ваш труд, но я обнаружил, что Альфа и Омега совершенно необходимы для понимания сексуальных отношений. Секс с любовью или секс вопреки любви можно определить с помощью вашей терминологии. Я даже беру смелость утверждать, что в моем случае Альфа и Омега симметрично присутствуют. Лишь очень малая часть Омеги присутствует в самом акте, а возможно, и вся Омега отсутствует: лучшая часть меня не выносит эту женщину, эту проститутку, которую я выбрал. А вот моя Альфа — если Альфа, как я полагаю, это плоть и низменные хватательные импульсы, — что ж, моя Альфа отнюдь не стоит в стороне.
Так я писал дальше и дальше, старательно разворачивая фальшивую историю, рассказывая об атмосфере борделя; наконец я поставил подпись, так и не поняв, плохо я поступил или мудро, использовав неотправленное письмо о Салли в качестве основы для придуманной истории, но я хорошо себя знал и, засыпая, чувствовал определенное удовлетворение от своего обмана. В полусне у меня мелькнула мысль, что я, возможно, не так уж не похож на свою мать, как мне это казалось.
8
Конюшня
26 января
Дорогой Гарри!
Ваше последнее письмо вызвало у меня крайнюю досаду. И дело не в публичном доме. Конечно, вам следует изучить то хорошее и плохое, что эти женщины могут предложить. Признаюсь, на меня напала зависть от того, как вы, мужчины, вольны удовлетворять свое сексуальное любопытство и соответственно меняться сами. Надеюсь, не к худшему. Однако что же в конечном счете свобода, если не право серьезно экспериментировать со своей душой? Я верю, что за сексуальные излишества людей хороших, смелых ждет отпущение грехов. Я бормочу что-то непонятное? Не говорю, как этот вонючий сластолюбец Распутин? Каким петухом ходил бы он вокруг некоторых известных вашингтонских дам!
Так или иначе, я по-прежнему на вас обижена. Во-первых, за то, что прислали сомнительную драгоценность, не поинтересовавшись ее историей, а теперь за то, что врываетесь в мою жизнь, словно откормленный бык, и топчете мою терминологию. Впервые за многие месяцы я благодарна судьбе за то, что мои теории находятся за семью печатями в Технической службе и что я не сижу дома. Ибо я не смею даже подумать о том, как читатели журналов прошлись бы по нюансам Альфы и Омеги, когда даже вы проявляете непонимание их сути.