Призрак Проститутки
Шрифт:
Безраздельно ваш
Х.Х.
P.S. Только сейчас сообразил, что Ховард Хант тоже Х.Х., если не считать его любимого И. впереди, а Бог свидетель, насколько мы разные. Хью, Харви, Хант и Херрик Хаббард. Я всегда считал X самой своеобразной буквой в английском языке и для подтверждения привожу мнение кокни, которые никогда с ней не ладили, а они люди практичные. Во многих словах эта буква наполовину проглатывается.
P.P.S. Как видите, я не менее зол на вас, чем вы на меня.
Я поспешил отправить письмо, пока не передумал. Потом поехал к себе в номер и попытался заснуть, но от простыней пахло Салли, формальдегидом и мной. После Салли всегда оставался сильный запах, наполовину плотский, наполовину приглушенный дезодорантом, которым не всегда пользовались по назначению.
Едва ли я знал, как быть с Салли. Мы сблизились куда более, чем этого требовали наши чувства друг к другу. И я все больше отлынивал от выполнения своих обязанностей. Если Порринджер при Ханте работал в три раза больше, то я частенько брал тайм-аут для устройства встречи с Шеви Фуэртесом, хотя знал, что она не состоится. Я даже и не предупреждал Шеви. Вместо этого я встречался с Салли. На следующей неделе я поступил точно так же. Человеку моей профессии скрывать это было легко. Агенты часто не являются на встречи. Подобно лошадям они кидаются в сторону при виде летящего листа. Мне приходилось составлять фальшивые отчеты, но это не представляло труда и занимало часа два после очередной встречи с Салли в моем номере в «Сервантесе». В ожидании ее я раздевался и накидывал халат, а она, не успев постучать раз, затем два раза в мою дверь, уже сбрасывала туфли и юбку и впивалась в меня поцелуем. «Клейкие сандвичи», называл я их, когда был не в настроении, но обычно я бывал в настроении и в один миг оказывался нагишом; мы, вцепившись друг в друга, хватая друг друга за все места, устремлялись к кровати, плюхались на матрац под пение пружин, и ее рот смыкался вокруг моего фаллоса. Существует, наверно, сотня разных наименований для члена, но фаллос больше всего подходит для фелляции, а похоть, владевшая Салли, ее полное раскрепощение и ненасытный голод по зубилу янки Хаббарда наделяли этого парня собственным умом, спускали пса с цепи и превращали в дикаря, мародерствовавшего в храме, каким являлся рот Салли, — вот только кто бы назвал это храмом? Она призналась мне однажды после акта, что еще в школе у нее развился аппетит или, вернее, жажда запретного, и к тому времени, когда Салли пришла ко мне, Боже правый, до чего же она научилась утолять эту жажду.
У меня, в свою очередь, появлялись вкусы и наклонности, о которых я не подозревал. Довольно скоро Салли стала подставлять мне свой пупок и свои заросли, и я, сознавая необходимость соответствовать требованиям господства или равенства, утыкался лицом в этот золотистый, словно созданный из сорняков куст. Хотя это имело мало значения, все же упомяну, что он был густой и спутанный. Важно было, что в глубине его были алчные губы, распахнувшиеся мне навстречу, взывая к тому, что сидело во мне, хотя я об этом понятия не имел, пока мой язык не начинал действовать с самозабвением, которое открылось мне, лишь когда я почувствовал потребность перескочить через пропасть, разделяющую два голых зада. Салли становилась близка мне, только когда мой пенис был у нее во рту, а мое лицо — в ущелье между ее ног. Кто может знать, что мы говорили друг другу в такие минуты? Я полагаю, мы обменивались не словами о любви, а говорили о старых ранах и несбывшихся желаниях, а сколько всего этого было! Похоть, решил я, побуждает выбрасывать из себя тонны заурядного, что в тебе сидит. Потом, лежа один в постели, я буду раздумывать, не возникла ли во мне новая заурядность на месте вычищенной старой. Я обнаруживал, что получаю от занятий физкультурой удовольствие и способность к холодному анализу, присущую людям, столь благородно разбирающимся в нюансах несчастий, как Т.С. Элиот.
Теперь о самом акте. Когда мы поднимались с ложа, мокрые от пота и пропахшие кислятиной, все, что было до этой минуты, ударами сердца выбрасывалось из меня. Быстрое траханье заставляет сердце работать как молот и накачать достаточно крови в голову, чтобы изгнать из мозга память о Томасе Стирнсе, герое Элиота… Какое-то время я чувствовал себя счастливым от сознания, что я мужчина, что Салли хочет меня и я доставляю ей удовольствие. Довольно скоро она снова зашевелится. Ненасытной ее не назовешь, но она близка к этому. Перед третьим разом я снова стану думать о Ленни Брюсе; самое скверное в нашей страсти не то, что она притупляется, а сознание, что, когда мы ее утолим, нам не о чем говорить. Мы получали примерно такое же удовольствие от общества друг друга, как двое незнакомых людей, которые сидят рядом в поезде и пытаются наладить разговор.
И тем не менее, при всех недостатках, проходило два дня, и я снова хотел ее. Подобная обстановка едва ли способствовала поддержанию переписки с Киттредж, но начатое дело нельзя бросать.
10 апреля 1957 года
Дорогая моя Киттредж!
Ваше описание Ховарда Ханта оказало мне несомненную помощь, хотя признаюсь, я был таким олухом, что не раскусил его раньше. Но Бог ты мой, как же я был занят. Вы увидели светскую сторону жизни И.Х.Х. (так мы называем мистера И. Ховарда X., когда его нет поблизости), а нам приходится жить с профессионалом, и это молоток в работе. То есть в работе, на которую он нас подвигает. Сам он немало времени посвящает игре в гольф, охоте и рыбной ловле. Нам не приходится осуждать его за это, ибо он развлекается всегда с важными уругвайцами. Приняв на себя роль Майнота Мэхью, он числится первым секретарем посольства и присутствует на всех дипломатических приемах, что, как вы помните, Мэхью препоручал Сондерстрому, Порринджеру и мне. Это одна из произведенных им перемен. Ховард и Дороти (которая занимается ассигнованиями на светские дела, ведя учет деньгам как главный аудитор и управляя приемами, как опытный адмирал управляет флотом) уже перезнакомились с поразительным множеством представителей местного общества. Мы трудились и потели при Мэхью, чтобы завязать (при посредничестве Сондерстрома) несколько полезных знакомств, а Хант всех нас выставил на посмешище. Он каждый уик-энд в каком-нибудь большом estancia[75]охотится на perdiz[76], очаровывая своим американским обаянием очень богатых землевладельцев. Как следствие этого, он вычеркнул привычные интригующие криптонимы (прошу простить за еще одно жуткое слово) вроде ЛА/КОНИК и ЛА/ЗУТЧИК, но объявил, что любой кличке, какую мы выберем, должно предшествовать ЛА. Его седельные сумки, к примеру, именуются ЛА/АСИЕНДАДО. Это большая перемена для нас, традиционалистов, но, знаете ли, он прав. Не так уж много слов начинаются с ЛА, а Хант говорит, что нам понадобится много кличек для намеченных им операций.
Нечего и говорить, большинство новых операций все еще в стадии планирования, но я уверен, что Хант не обманет. Он представил свои верительные грамоты в первый же день появления у нас. Обычно надоедает слушать человека, рассказывающего о себе, и Хант вызвал у меня чувство грусти от сравнения с моей малоинтересной жизнью. Хотя я знаю, что он не может сравниться с Кэлом или Хью, но, Боже мой, в скольких авантюрах он участвовал и в каких интересных местах служил. Я почувствовал такую же зависть, какая владела мной при мысли, что я не попал в Управление стратегических служб. Хант заставил меня осознать, как я молод и сколько нужно жизненного опыта, чтобы стать шефом резидентуры. Так что я проглотил все, что он хотел нам сказать. Киттредж, если вы хотите понять обстановку, в которой мы здесь находимся, воздержитесь от слишком скорой критики. Мужчин куда больше, чем женщин, притягивает активная жизнь.
На вторую неделю после своего приезда Ховард снова выступил перед нами — на сей раз о том, что надо обхаживать элиту, которая стоит в Уругвае у власти. «Возможно, вам порой случится думать, что я приехал сюда охотиться и ловить рыбу на денежки Фирмы. Ничего не может быть дальше от правды. Я хочу, чтобы вы доверяли мне, и потому буду откровенен. Да, я получаю удовольствие от охоты и рыбной ловли. Но запомните, ребята: эти влиятельные уругвайцы торгуют также ружьями и револьверами. Им нравится человек, который может наравне с ними скакать и стрелять. Человек, который может вытащить на удочке бьющуюся рыбину. Черт подери, возможно, я даже поеду с ними в июле в аргентинские Анды кататься на лыжах. Но вы должны знать, какую я преследую цель. Зависть в резидентуре — это яд, так что крепко запомните: шеф резидентуры всегда работает. На любом приеме, каким бы он ни был престижным, я работаю в интересах Фирмы. Проповедь, джентльмены, окончена. Подойдите поближе. У меня есть для вас небольшое задание».
И он раздал нам копии одного и того же сообщения. Вот как оно выглядело:
НГИКЛ РИНИЛ ИксИгрекИДИ ЛИгрекНИгрек И СИгрекРПИ НДжейЛВС БФИгрекИД БИксНБФ ДОЛПН ЮДБЮС БЮЛЗедИ ИгрекСГГД НПЗедВД МОИгрекРИ ИЛПЛЮ
Киттредж, я не переписал даже и половины (там пятьдесят две такие пятибуквенные группы), поверьте: я устал их переписывать. Хант не дал нам кода для расшифровки, сказал, что это дело несложное и мы можем разгадать смысл по периодичности букв. «Текст заслуживает того, чтобы над ним потрудиться, — сказал он. — Потратьте часок сегодня днем и узнаете, что мы готовим».
Ну, должен сказать, мы взбеленились. Этот код нетрудно расшифровать, но требуется время. Порринджер и Кирнс были движущей силой, и я тоже внес свой вклад. А Сондерстром сидел в углу, и такой у него был вид, точно его сейчас хватит удар. Я никогда не видел, чтобы Гас был такой красный. Он ас расшифровки — даже никогда не пользуется пособием по зашифровке и расшифровке, ну а сейчас у нас его просто не было. Наш шеф снова посадил нас за парты и дал домашнее задание.
Когда мы закончили свой труд, Порринджер настоял, чтобы текст был прочитан вслух. «Если Соединенные Штаты хотят выжить, следует пересмотреть давно утвердившиеся концепции игры по правилам. Нам следует развить эффективные службы разведки и контрразведки и научиться разрушать, устраивать саботаж и уничтожать противника более умными, изощренными и эффективными методами, чем те, какие противник применяет против нас».
«Мать пресвятая Богородица, — произнес Сондерстром, — да ведь он же заставил нас расшифровывать доклад Дулиттла!»
Вы можете, Киттредж, представить себе такое? Кто из нас не знаком с этим текстом, но Ховард заставил нас собирать горошины ножом. На другое утро Нэнси Уотерстон по приказу шефа повесила над каждым из наших столов кусок белого картона размером восемь на десять с тщательно отпечатанными пятьюдесятью двумя группами из пяти слов. По всей вероятности, мы до конца нашего двух- или трехлетнего пребывания здесь должны работать, имея перед глазами доклад Дулиттла, зашифрованный простейшим кодом Саймона. Я не знал, что думать: считать ли Ханта нарождающимся гением или же третьеразрядным злоумышленником. Надо же, доклад Дулиттла! Он нас поразвлек за пивом в тот вечер. «Торжественно обещаю разрушать, устраивать саботаж: и уничтожать наших врагов…» — начинал один; «более умными, изощренными и эффективными методами…» — подхватывал другой; «чем те, какие применяются против нас…» — заключал третий. После чего Порринджер, Кирнс и я торжественно возглашали: «Вэ эл а вэ эл — икс ди эф ди эн — бэ вэ и а вэ», перечисляя по порядку буквы последних трех групп. Знаю: настоящие варвары-школьники, но мы от души веселились. В эти минуты даже Порринджер мне нравился. Он язвительный малый. Он сказал мне: «Сондерстром хочет, чтоб его перевели».