Призрак Проститутки
Шрифт:
А пока опишу наших жильцов. Как я уже говорил, они живут бесплатно, и Хайман для пополнения своего кошелька дает уроки иврита нескольким маленьким евреям, которые готовятся к Бар-митцва. Эти Боскеверде меня положительно зачаровывают. Они первая еврейская семья, с которой я общаюсь, и все, что они делают, мне интересно. Когда я прихожу вечером, они почти всегда пьют чай из стаканов и часто едят легкий ужин. Иногда это холодная селедка со сметаной и луком, и вся комната пропахла этим запахом, хотя его не назовешь неприятным. Они всегда предлагают мне поесть с ними, и я всегда отказываюсь (поскольку мои инструкции запрещают долгие беседы с ними, а тем более разговоры по поводу пленок и оборудования. Боскеверде знают, что надо молча передавать отснятое.)
Случается, кто-нибудь из учеников Хаймана занимается с ним в алькове, удаленном от фотоаппарата, и я вслушиваюсь в то, как они повторяют друг за другом слова на иврите, словно каждое слово — магическое. И мужчина и мальчик — оба в ермолках, и в этом тоже заключена для меня какая-то тайна. Подумать только! Они готовятся к Бар-митцве посреди всего этого! Перед уходом пожилая женщина останавливает меня в передней и шепчет прямо в ухо с сильным немецко-еврейским акцентом: «Пожалуйста, хорошенько заботьтесь о мистере Морвуде. Он для вас так много работает».
«Ja, — говорю я, — a, si[83]». — Улыбаюсь и ухожу, шурша отснятыми пленками в бумажном пакете. (Оттуда торчит еще и длинный батон.) И я прохожу три квартала до взятой из гаража посольства машины, пару раз останавливаясь, чтобы проверить, не идут ли за мной. Пока что — nicht[84]! Вот и хорошо. У меня такое впечатление, что виллу не прослушивают. Советские люди считают просто ненужным работать на уровне, поддерживаемом в Берлине.
По дороге к себе в отель я все время думаю о евреях. Они только на одну восьмую висят на мне, а у меня странное чувство, будто я целиком отвечаю за них.
Пора в постельку. Привет моему крестнику, а также вам и вашим.
Гарри.
12
14 апреля 1957 года
Дорогая моя Киттредж!
Прием в саду завтра, и Хант решил, что я должен сопровождать его. Он, безусловно, человек смелый, и мне это приятно. Я знаю обстановку, я хорошо потрудился и имею право на награду. Конечно, мне придется в будущем быть втройне осторожным, посещая Боскеверде или же передать их Кирнсу или Гэтсби (которые, кстати, ревниво относятся к тому, что Хант проявляет ко мне благосклонность, — Вы были, безусловно, правы на этот счет), но если все взвесить, то я доволен. Потягивать коктейли в стенах противника — многие ли могут этим похвастаться?
В результате сегодня навалилась уйма работы, и я рано уехал, а сейчас почувствовал настоятельную необходимость снова взяться за перо и написать вам. Моя работа столь многогранна — мне кажется, что я даю вам представление лишь об отдельных ее моментах. К примеру, со дня своего приезда Хант стал интересоваться моей работой с ЛА/ВИНОЙ. Довольно скоро он стал давать мне тексты для передачи команде ЛА/ВИНЫ. Ховард хочет, чтобы они написали буквами в пять футов вышиной: MARXISMO ES ODIOSO[85] или — настоящая бомба! — MARXISMO ES MIERDA [86].
«Ховард, — сказал я ему, — не думаю, чтобы эти ребята согласились писать „mierda“. Хоть они и выросли в трущобах, но такого не потерпят».
«Язык копрологии принят в бедных странах, — возразил Ховард. — Дай-ка я расскажу тебе, что китайцы делали с японцами во время войны». И рассказал длинную историю о том, как Управление стратегических служб давало китайским ребятишкам баллончики с вонючим распылителем, мальчишки подкрадывались к гуляющим японским офицерам и опрыскивали им брюки. Через пять минут от офицера начинало вонять, как из выгребной ямы. «Представляете, как это унизительно для японца!» — заключил И.Х.Х.
«Да, — сказал я, — это поучительная история».
Хант чувствует мое сопротивление и на какое-то время отступается.
Но все равно торопит. Он хочет, чтобы я подстегнул Шеви Фуэртеса, а я противлюсь. Мы с Шеви отлично ладим. Для моих преданных читателей в Спячке я отослал довольно подробную характеристику высших чиновников КПУ, а также картину того, какие группы КПУ связаны с какими профсоюзами и т. п. Порринджер, трудившийся здесь последние два года, утверждает, что материал у меня хороший, но не новый; мне не хотелось бы думать, что он сказал это в отместку за разбитое яйцо. Так или иначе, Ховард хочет, чтобы я подстегнул Шеви и уговорил его поставить парочку микрофонов в конторе КПУ. Дело это нетрудное. Надо только заменить нынешние старомодные электророзетки на стенах (похожие на белые фарфоровые дверные ручки) на новые, которые внешне выглядят точно так же, но в них встроены миниатюрный микрофон и электропередатчик. Гэтсби сумел снять помещение в административном здании неподалеку от штаб-квартиры КПУ, где можно посадить людей, которые будут заниматься прослушиванием, так как у передатчиков ограниченный радиус действия. Таким образом, сказал Хант, у нас все готово — дело за Шеви.
Беда в том, что помещение КПУ хорошо охраняется. Шеви раз в неделю дежурит в главном кабинете. Он и еще один коммунист ночуют там. Поскольку в КПУ буквально помешаны на безопасности, эти двое все время должны быть вместе. Они даже не ходят в уборную, которая находится в коридоре. Им ставят в комнате ведро. Это правило они, однако, нарушают. Один раз за ночь напарник Шеви проводит минут десять в уборной. Вот на это-то и следует рассчитывать. За эти десять минут Шеви мог бы заменить фарфоровые розетки на наши. Но при неудаче я даже думать не хочу, что будет с Фуэртесом. Едва ли его покалечат, но имя его будет навсегда погублено. (В собственных глазах он уже погиб.) Мне, конечно, приходится взвешивать, не слишком ли я оберегаю своего агента. Это не лучше чрезмерной беззаботности. Так или иначе, на меня давят, чтобы я подтолкнул Фуэртеса, и, полагаю, я это сделаю. Хант хочет, чтобы мы шевелились во всех направлениях. Например, Гэтсби принял от Порринджера контакт в центристском профсоюзе, который держит нас в курсе того, что происходит в левых профсоюзах. Хант хочет большего. «Мы здесь для того, чтобы вести войну с красными, — говорит он, — а не для того, чтобы следить за их социальным прогрессом». И Гэтсби подтолкнули воспользоваться вонючими бомбами. Пара левых митингов была недавно разогнана правыми студентами, которых Гэтсби (с помощью Горди Морвуда) завербовал за последние три месяца. Хант утверждает, что, придерживаясь формулы: «Кто? Я?», получаешь удвоенный результат. «Тогда тот, против кого ты действуешь, чувствует себя инфантильным, младенцем. Ведь именно беспомощные младенцы живут среди такого запаха. Таким образом, рабочие лидеры теряют способность воспринимать себя всерьез. А это может вывести человека из строя».
Гэтсби, которого, по-моему, я вам не описывал, светловолосый, с мелкими чертами лица, веснушчатый — словом, самый заурядный. Он никогда не бросался в глаза, даже с усами, которые были почему-то темные и резко контрастировали со светлыми волосами, тем не менее Хант убедил его их сбрить. Так что теперь Гэтсби стал совсем неприметным.
Последние несколько слов о вонючих бомбах. Мы снабдили ЛА/ВИНУ-1 — 7 пульками. Хант утверждал, что это поднимет моральный дух моих ребят. К моему удивлению, так и получилось. В последний раз, когда ЛА/ВИНА-1 — 7 вышли на улицу, они устроили настоящую драку с компанией леваков, которых прежде боялись, а теперь пульки, судя по всему, сделали свое дело. В свою следующую вылазку ЛА/ВИНЫ намереваются написать «MARXISMO ES MIERDA» на стене склада почти в центре города.
Слова «следующая вылазка» напомнили мне о том, что Порринджеры тоже идут в советское посольство на прием в саду. Я чувствую себя Энтони Троллопом[87]. Сумеет ли Херрик Хаббард убедить миссис Порринджер потанцевать с русскими?
Всегда ваш
Гарри.
15 апреля 1957 года
Киттредж!
Жалею, что отправил вам вчера то письмо. Теперь вы ждете от меня новостей, а мне нечего сообщить. Русские отменили прием. Сослались на то, что их резидент Самойлов болен гриппом. Полная ерунда. Мы-то знаем. Сверились у Боскеверде и выяснили, что Самойлов в то утро несколько раз входил в посольство и выходил из него. Кого же, можете вы спросить, мы послали к Боскеверде средь бела дня? Для этого существует гениально придуманная хитрость — еще одна заслуга непопулярного мистера Морвуда. Горди заглядывает к двенадцатилетнему племяннику Боскеверде, когда хочет вызвать Хаймана к телефону-автомату. Поскольку мальчик живет неподалеку от виллы, он отправляется в своей ермолке к своему наставнику, который учит его ивриту. Из таких вот мелочей состоит палитра шпиона. Мне б хотелось, чтобы Горди пользовался большей любовью — у него столь многому можно научиться!