Призрак Проститутки
Шрифт:
Президент объявил о своем решении только вчера, в воскресенье утром. Он выбрал блокаду и сел писать обращение к нации, которое мы услышали вчера вечером. Я не сомневаюсь, что его страшат политические последствия. И это естественно: республиканцы вот уже какую неделю кричат о присутствии на Кубе советских ракет, а он только теперь признает это публично. Короче, для него это может обернуться большими неприятностями. С политической точки зрения ему, наверное, было бы выгоднее решиться на воздушный удар. Тогда республиканцы были бы вынуждены встать на его сторону.
Нам же теперь остается одно — ждать. Пройдет еще несколько дней, пока русские суда подойдут к блокированной зоне. Сегодня вечером я так разволновалась, что побежала в спальню Кристофера, обняла его и так крепко прижала к себе спящего ангела, что он проснулся и пробормотал: «Все в порядке, мамочка, не волнуйся — все будет хорошо».
От всего этого я просто в ужасе, и мне очень не хватает вас, Гарри, вы так мне дороги. Умоляю — не надо никаких безумств, следуя примеру таких людей, как Дикс Батлер.
С приветом
Киттредж.
20
В ранний предвечерний час в среду, 24 октября, я сполз с табуретки бара на Восьмой улице, закинул за спину дорожную сумку и вышел с Диксом Батлером на свежий воздух ловить такси. Мы направлялись на Ривьера-драйв, 6312. Изо всех забегаловок вдоль Восьмой на английском и испанском языках неслось одно и то же: два советских судна находятся на расстоянии пятидесяти миль от линии «карантина», где их поджидают корабли ВМФ США.
В моей жизни не было ничего похожего на эти три дня — понедельник, вторник и среду. В Вашингтоне — в Белом доме, Госдепартаменте, в Пентагоне и Лэнгли — руководителям были розданы инструкции по эвакуации в подземные убежища в Виргинии и Мэриленде, а некоторым из нас — в ДжиМ/ВОЛНЕ — карта Южной Флориды. Тут я впервые узнал, что два года назад здесь, в болотах Эверглейдс, было построено противоатомное убежище на двадцать человек, и мне это показалось невероятным достижением, поскольку в Эверглейдс трудно найти слой земли толще двух футов над водой. Из Лэнгли до ДжиМ/ВОЛНЫ дошел слух, что, как заявил Бобби Кеннеди, он не собирается прятаться в убежище. «Если дело дойдет до эвакуации, — заявил он, — погибнут шестьдесят миллионов американцев и столько же русских. Я останусь в Хиккори-Хилл».
Когда я рассказал об этом Диксу Батлеру, он усмехнулся:
— А откуда ты знаешь, что у Бобби нет персональной землянки в Хиккори-Хилл?
Такого рода высказывания то и дело слышались в «Зените». Эмоции разбрызгивались во все стороны, будто птицы, разлетающиеся от брошенного в стаю камня. Невозможно было представить себе, что все мы скоро умрем, — это казалось несправедливым. Приступы ярости, обжигавшие меня, сменялись глубокой депрессией, и я был готов разрыдаться от жалости к себе. Не спасал и цинизм — его привкус вдруг стал омерзителен. Трудно сказать, кого в ДжиМ/ВОЛНЕ в те дни чаще поминали недобрым словом: Фиделя Кастро, кубинскую эмиграцию или братьев К. Билл Харви был убежден, что все закончится для нас позорной капитуляцией перед Кубой.
— Если мы не начнем войны и не пальнем как следует, — заявил он, — тогда Хрущев обоссыт Кеннеди на переговорах с ног до головы.
В процессе стремительной смены настроений — от крайнего возбуждения к унынию и обратно — иногда мелькала шальная мысль: а может быть, это и есть мой шанс показать, на что я способен? Майами — нежный, как пуховка, и коварный, как скорпион, — обволакивал и убаюкивал нас; все слова были уже сказаны, и мы замерли в ожидании. Все, кроме Харви. Он день и ночь свирепо пыхтел, словно раскалившийся докрасна медный чайник, и Диксу Батлеру не составило особого труда убедить шефа ДжиМ/ВОЛНЫ в необходимости нашего участия в рейде. К тому же Харви и сам ломал голову над тем, что бы такое провернуть в эти дни напряженного ожидания развязки.
Он, однако, выкроил несколько минут и, отведя меня в сторонку, доверительно сказал:
— Хаббард, мне, откровенно говоря, наплевать, вернешься ты или нет, но если вернешься и мир к тому времени еще будет существовать, мне хотелось бы на всякий случай застраховать свою задницу. Так что уж, будь добр, не говори об этом Хью Монтегю. А если он вдруг тобой поинтересуется, я ему скажу, что ты рванул туда без разрешения, так как задание было дано одному Диксу Батлеру, но наказывать тебя за это я не собираюсь, и это правда — между нами говоря, это действительно так, — наказывать тебя я не буду, конечно, если ты не сваляешь дурака и не расскажешь его светлости правду. В таком случае на весах окажутся твое слово и мое, с перспективой явно не в твою пользу. Раз уж ты действительно решил отправиться туда вместе с Батлером, напиши записочку и поставь свою подпись. Например, такую вот: «Я, Херрик Хаббард, настоящим подтверждаю, что ознакомлен с предписанием 7418537 и обязуюсь подчиняться вытекающим из него распоряжениям».
— А я ознакомлен с предписанием семь четыреста восемнадцать пятьсот тридцать семь?
— Вот оно, слушай. — Он достал бумагу и зачитал: — «Всему личному составу отдела „Б“ ДжиМ/ВОЛНЫ настоящим предписывается находиться в радиусе не более десяти миль от базы на весь период кризиса и быть в постоянной боевой готовности».
— Дассэр.
— Я издаю предписание семь четыреста восемнадцать пятьсот тридцать семь прямо сейчас. Через десять минут оно будет на твоем столе. Немедленно подтверди получение.
Я немедленно подтвердил и сразу почувствовал невесомость. Мне вдруг показалось, что теперь я абсолютно свободен. Возможно, дня через два я уже буду мертв. Так что лишний раз соврать Хью Монтегю — пустяки. Тем более что Бешеный Билл посылал нас не на прогулку — нам предстояло погрузить ящики с сигнальными ракетами на борт яхты «Принцесса», принадлежавшей Эухенио Мартинесу, а затем доставить их на берег на резиновых шлюпках и передать агентам Харви. Сигнальные ракеты предназначались для кубинских подпольщиков, которые будут освещать путь американскому экспедиционному корпусу. Вторжение, естественно, произойдет ночью.
Больше я не знал о нашем задании ничего, и это вполне соответствовало моему умонастроению. Пассивно ожидая развязки, я совершенно неожиданно почувствовал себя еще не родившимся, но уже готовым к выходу из чрева матери плодом, навсегда расстающимся с прежним опытом существования и отправляющимся в полное опасностей путешествие под названием «Жизнь».
В душе у меня явно царила неразбериха. Помню, я стоял перед зеркалом во весь рост в своей меблированной квартире, пытаясь совместить все эти растрепанные чувства с твердым выражением на лице высокого и вполне презентабельного молодого человека, который глядел на меня. Отражение в зеркале казалось кем угодно, но только не мной. «Такое, вероятно, случается с кинозвездами», — подумалось мне в те минуты.