Призрак самого Отчаяния
Шрифт:
Потом он встал. И на снегу в темном кровавом пятне, раскинув руки, лежала Джин. Она была так же красива, как и при жизни: снежинки, падали на ее темные локоны, а глаза были полуоткрыты, только поразительная бледность лица и неестественно запрокинутая голова выдавали присутствие смерти. Он встал ко мне спиной, и я не могла разглядеть его лица, чтобы понять, что он сейчас чувствует. Но можно было предположить.
– Пойдем. – сказал он не глядя на меня.
Я не шелохнулась. Он сделал несколько шагов вперед.
– Я не собираюсь повышать голос. Пойдем! – он остановился.
На его черное пальто ложилась снежинки. Он встряхнул головой, и устало сказал:
– Не упрямься. Ты же не хочешь тут оставаться?
–
– Ты просто ничего не понимаешь! – он повернулся ко мне. Он с трудом сдерживал себя.
– Нет, это ты не понимаешь! – Я наклонилась за пистолетом. Он напряженно смотрел на меня. Я приставила его к виску. Рука не дрожала.
– Избавь меня от этой комедии. Не нужно пустых демонстраций. Он не заряжен. – он смотрел на меня холодным ничего не выражающим взглядом. Я молчала.
– Не понимаю, чего ты хочешь эти добиться? – он начинал заметно нервничать.
– Дело в том, что это моя вина, что тебе пришлось из нас двоих выбрать меня.
– Что ты...
– Молчи и слушай. Я загадала желание. Желание просто: «я хочу быть с ним всегда, я хочу жить с ним единой судьбой, и чтобы ничто не стояло на нашем пути». Именно так в тот злосчастный день я сказала ей – Черной Мадонне. Пойми Франс, жалость и любовь – это две разные вещи. Я приняла одно за другое. Мне не нужна твоя жалость!!! Понял!!! Не нужна! Ты поступил, как тебе велел долг – защитил слабого.Я была твоей расплатой... Я не хочу, чтобы ты жалел о своем выборе, а ты пожалеешь. Придет время – пожалеешь. Смотри, каково мое желание. – Я улыбнулась, глядя ему в глаза, и нажала на курок. Я опомнилась, лежа на снегу. Я видела звездное небо и чувствовала невероятную тяжесть, а он лежал, сверху прижимая к земле мою руку с пистолетом.
– Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка... Еще осечка... Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты – жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. – сказала я поднимаясь и отряхиваясь. – И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. – после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.
– Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? – он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. – Если ты такая дура, то тебе не понять. – сказал он резко. – Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?
– А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он – не заряжен? – я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.
Он молча ударил меня по лицу. Боли не было. Только звенящая тишина. Я закачалась, но не упала. Сознание чуть не покинуло меня. Кровь во рту, кровь на губах.
– Вот она какая – твоя жалость. – сказала я сплевывая кровь на снег, -В этот раз было не так больно, как в предыдущий. Наверное привыкаю. – мне не было обидно или больно. Мне было приятно мучить его...
Он остолбенел. Страшная бледность покрыла его лицо. И он сказал:
– Прости меня... Я не сдержался... Я не знал, что пистолет...
– Бог простит. – мой голос был ровным и спокойным.
– Я больше никогда не подниму на тебя руку. – проговорил он.
– Нет, поднимешь. Ударил один раз – ударишь и второй раз, а за ним третий и четвертый. А потом каждый раз, когда тебе что-то не понравиться. Я не хочу всю жизнь прожить, пригибаясь, видя поднятую руку. Может, в следующий раз ты меня ногой пнешь? Чтобы больнее. С размаху. А потом пожалеешь. – горько усмехнулась я, наслаждаясь его болью.
– Прости, Наора....Пожалуйста, прости... – он встал на колени. Меня ничуть не тронул подобный жест с его стороны.
– Вставай, не унижайся... – сказала я разворачиваясь.
– Я ударил тебя потому, что не мог смотреть, как единственная женщина, которая мне нужна в этом мире, в истерике собиралась пустить себе пулю в голову на моих глазах. – проговорил он, тихо.
– Я тебе не верю. Только что ты признавался в любви другой... Хотя.. . Даже если это так – это ничего не меняет. Ты меня не понимаешь. Ты не просто не можешь понять. Самое страшное, что ты не хочешь понимать. Я говорю, а ты не слышишь. Или слышишь только то, что хочешь услышать. Я так больше не могу. Я для тебя, ребенок, игрушка, зверюшка, которую ты не воспринимаешь в серьез. Это мое мнение.
– У меня на этот счет совсем другое мнение.
– Оставь его при себе. Прощай.
И я медленно пошла. Снег падал на мое лицо и таял от жара моего гнева, ненависти и стыда. Мне почему-то было стыдно перед собой. Ненавидела я себя. Себя, за то, что я отомстила, так больно и страшно ни сколько ему, а себе. Но я упорно шла, без дороги и без пути.
– Прощай. – сказал он. – Если ты так решила, то прощай. Я не стану, как ты говоришь «унижаться». Если ты права, то значит, наши шансы умереть одновременно резко уменьшаются, когда мы далеко друг от друга.
И мы разошлись в разные стороны огромного темного мира. Он шел к своему одиночеству, я шла навстречу тьме. Я сама себе испортила жизнь. Я сама себе придумала его, и сама себе придумала любовь. И теперь никак не могу выбраться из заколдованного круга, который сама себе и очертила. Он ударил меня... Неважно, что это он сделал после того, как я хотел на его глазах застрелиться. Это уже не важно. А мне просто хотелось выместить на ком-то свою злобу и ненависть. Я отомстила за его показное равнодушие, за каждое несказанное слово любви, за то, что он заставлял меня страдать. Нет... Это уже не важно... Важно то, что ни он, ни я не знаем, чего хотим. Ни от жизни, ни друг от друга... Если честно, то будь он хоть чуть-чуть настойчивей, то я, возможно, передумала бы. Простила. Забыла. Забыла, каким он был жалким, когда стоял на коленях и просил прощения. Я не думала, что он тоже может быть слабым. Я не думала, что он так легко меня отпустит. Я хотела... Я хотела ... чтобы он схватил меня за руку, прижал к себе и сказал, что я теперь никуда от него не денусь. Я теперь точно знала, что сказала ему Джин и эти слова вертелись у меня на языке: «Спасибо за ложь». Я произнесла их шепотом, только для того, чтобы попробовать на вкус: «Спасибо за ложь». Спасибо тебе, Наора, за ложь. За свою проклятую жизнь благодари себя сама.
Мне холодно. Мои пальцы потеряли чувствительность, но я нащупала застежку меховом воротнике, и застегнула ее. Без разницы замерзну я или нет. Мне некуда идти. Не имеет значение, что я готова вернуться и броситься к нему. Не имеет значения, что я погорячилась...Я знаю, что я тоже была не права. Но я гордая. В этот раз я не пойду против гордости. Я стала старше. Я уже не та испуганная девочка, готовая тут же забыть обо всем и простить.
И как все-таки здесь красиво. Белый рой снежинок, черные дома, и темно синее небо на горизонте. Странный танец на руинах... Снежинки... Снежинки... Снежинки... Я уже давно никуда не иду, я стою посреди улицы и смотрю, как из черноты небес рождается снежный вальс. Мне уже не холодно, а как-то тепло и спокойно. Чувствую, как кружиться голова.... Мне кажется, что я падаю на мягкую постель, а метель поет нежным голосом песню зимы. Мне уже не холодно. Я просто устала... Сильно устала... И очень хочется спать... Сон приходит незаметно. Я вижу ее глаза. Предо мной стоит Черная Мадонна. Ее губы повторяют мое имя, а я внимаю ее словам. Она говорит о расплате. За каждое желание приходиться платить свою цену. Что каждый, кто хоть раз что-то просил должен был расплатиться за это потом. И я спросила, какова моя расплата? Какова цена несбывшегося желания? И она ответила: