Призрак в кривом зеркале
Шрифт:
– Про отъезд Розы вы как-то скомканно рассказали, – заметил Илюшин.
– А я о нем ничего и не знаю, – развел руками Корзун, оправдываясь. – Меня тогда в городе не было. Уезжал – жила по соседству красавица Роза Шестакова, приехал – нет красавицы! Где, спрашиваю? Уехала в Израиль – вот и весь разговор. Я, признаюсь, удивился – никогда не думал, что можно так быстро взять и уехать. Потом подумал и понял, что не за один день все это делалось и не за один месяц… А то, что я ничего не знал, – так ведь я им не сват, не брат и не жених.
– А хотели
– Что – хотел бы?
– Хотели быть женихом? – совершенно серьезно спросил Илюшин.
Корзун покосился на него и усмехнулся.
– Экой ты, парень, любопытный. Ну, раз уж я сам разговор завел, то скажу тебе: нет, не хотел бы. Бабы они красивые, но не в моем вкусе. Правда, я всегда ими восхищался, особенно Эльвирой – четверых детей родила, а не расползлась, фигуру не потеряла. Порода такая!
Хозяин положил руку на скамью, и Макар обратил внимание, что у него утонченные ровные пальцы, длинные, как у пианиста.
– Вы музыкант? – заинтересованно спросил он, кивая на ладонь Валентина.
Тот бросил взгляд на руку, отрицательно покачал головой.
– Нет, не музыкант. Впрочем, раньше у меня и в самом деле была довольно интересная профессия, которую можно смело назвать творческой, но об этом как-нибудь в другой раз. Я давно уже на пенсии, и вся моя жизнь – это дом и сад.
Он встал, и Макар понял, что пора прощаться.
– А на старика Афанасьева вы не сердитесь, – посоветовал Валентин Ованесович, провожая его до калитки. – Просто очень уж он нашу Эльвиру не любит, прямо трясет его всего, когда слышит о ней. Так-то он человек хороший. Даст бог – познакомитесь, он вам про жизнь свою расскажет. И вот еще что…
Он остановился, наполовину вытащил из пачки очередную сигарету, но, поколебавшись, вбил ее обратно.
– Эльвире-то не говорите, что мы с вами беседовали. В Антошу Соколова она была не на шутку влюблена, и вспоминать о том времени ей, должно быть, неприятно. Человек она мягкий, расстраивается легко… Не хочу ее обижать. Да и чтобы она на меня обижалась не хочу, по совести говоря.
– Мягкий? – переспросил Илюшин. – Подождите, вы же говорили, что Эльвира – собранная и жесткая. Или не так?
– Говорил… Так это раньше было. Возраст – он всех меняет, вы еще на себе это прочувствуете.
Корзун подмигнул Макару и ушел в дом.
Около семи вечера Ксеня закончила писать письмо в бельгийский питомник мэйн-кунов, отправила его и облегченно откинулась на спинку стула, поглаживая Гэндальфа по гладкой голове. Расцветки кот был редкой: черный, с серой маской на морде и серебристой манишкой. Письмо касалось именно его: Ксения Ильинична благодарила хозяйку питомника за то, что та год назад согласилась продать ей кота, и посылала фотографии Гэндальфа, превратившегося из худого котенка с непропорционально длинными лапами в мощное красивое животное с хорошей посадкой головы и характерным для породы «суровым» выражением лица.
У кошек, конечно же, были именно лица, а не морды – Ксеня никогда не сомневалась в этом.
Вернувшись из Анненска в родной Тихогорск, Пестова знала точно: больше она не хочет работать в больнице. Небольшие накопления позволяли ей протянуть без работы около полугода, а родители двумя руками поддержали ее решение вернуться к ним: бывший Ксенин муж им не нравился, и без дочери они скучали.
Ксения потихоньку начала искать работу, сама не зная, чем же она сможет заниматься в Тихогорске. Определила род ее новой деятельности чистая случайность: состоятельная подруга попросила Пестову съездить за компанию в Москву – там она из чистой прихоти купила котенка редкой и дорогой породы, выбрав его по Интернету и списавшись с хозяйкой. Ксения согласилась и двумя днями позднее уже входила в большую квартиру на окраине Москвы, где на стульях, креслах, шкафах и диванах сидели коты и кошки – крупные, длинные, с широкими лапами и высоко поставленными ушами, заканчивающимися рысьими кисточками.
В первые несколько минут Ксения потеряла дар речи от такого количества кошек – и каких! Пока подруга разговаривала с хозяйкой и рассматривала котенка, она уселась на полу и следующие двадцать минут провела среди любопытных кошачьих лиц, длинных и умных, тихого мелодичного мурлыканья, осторожных прикосновений, выгнутых пушистых спин… Рыжий кот снисходительно наблюдал за ней со шкафа, щуря раскосые глаза, а кошки и подросшие котята ходили вокруг ошеломленной и восхищенной Ксении, знакомились с ней, наперебой разговаривали, перебивая друг друга, и из их мурлыканья складывался удивительный кошачий разговор.
– Мря? – спрашивала дымчатая кошка с раскосыми серыми глазами.
– Мря! – соглашалась другая, полосатая, с короткими белыми усиками, смешными пучками торчавшими из бархатных щек.
– Мырр-р! – возражали со спинки дивана. – Пр-пр-бырр!
– Оуяу-йяу! – подавал высокий голос долго молчавший черный кот, не в силах больше слушать всеобщее пустословие. – Миу!
Из медитативной погруженности в кошачье общение Ксеню вывел голос подруги.
– Уезжаем, – рассерженно сказала она, не обращая внимания на обращенные к ней «рысьи» морды. – Пустая получилась поездка. Прости, что тебя вытащила.
– В чем дело?
– Не нравится мне этот котенок. Он у нее, – подруга кивнула в сторону хозяйки, – чем-то переболел, оказывается. И до сих пор еще не выздоровел. Что я, дура – тысячу евро платить за больное животное, которое у нас в поезде сдохнет?
Ксеня еле оторвалась от созерцания котов и подошла к немолодой женщине, у которой на руках сидел худой черный котенок с заостренной мордочкой.
– У вас замечательные кошки, – искренне сказала она. – Очень приятно было с ними пообщаться.