Призрак в зеркале
Шрифт:
Вангер подоспел вовремя. Затоварившись, мы побрели дальше параллельной трассе аллеей, живописно присыпанной палой листвой. Руки моего приятеля теперь занимали одноразовый стаканчик с пивом да булка с сосиской (я всё опасался, что, перепутав спьяну, вместо неё он откусит себе палец). Купленный мною так называемый сок был слабоватым противовесом штативу, который Курт, естественно, так у меня и не забрал. Зато напиток из разведённого концентрата показался в разы вкуснее недавней горькой кислятины по цене односолодового виски. Просто, приемлемо и… «Быстрота верней, чем кайф. Наш девиз: фаст фуд — фаст лайф!» — само-собой
— Хочешь, познакомлю с дочкой? — предложил жующий Курт. — Правда, предупреждаю, она помолвлена. Вообще-то вы с ней знакомы, — добавил он. — Помнишь мою малышку?
— Так ей же было года три тогда!..
— Четыре. А ты выиграл юниорский чемпионат штата по картингу.
Теперь, с расстояния прошедших лет, это достижение виделось не значимей, чем победа на школьном поэтическом конкурсе. А в тот момент, наверно, я чувствовал себя самым счастливым на свете. Давно позабыл, каково это. Получится ли завтра вспомнить?
— Семья воссоединилась? — попробовал я порадоваться за него. — Помнится, ты разводился…
— Как видишь, это не помеха. Когда общение перестаёт быть обязательным, оно становится просто приятным. А у тебя какие новости на личном фронте?
— Никаких.
— Что-то быстрый парень тут отстаёт.
— Представь, — решил я излить ему опробованные на себе оправдания, — какой-нибудь пацанёнок из гетто грезит не баскетболом, а гонками. И тут видит по телеку или узнаёт из газет, что приключилось с беднягой Бобом. Вряд ли после этого он будет всё так же ему завидовать. Вот и мои друзья, женившись на красотках, на текущий момент либо развелись, либо превратились в скучных обывателей. А кто-то умудрился совместить первое и второе. В межсезонье пытался с ними встретиться, но у них оказывалось столько дел, либо так устали… Я перелетал через Атлантику, а они не могли оторвать задницу от дивана.
— Завидуешь им? — уловил в моих жалобах проницательный журналист.
— Учившимся ради каникул, работавшим ради субботы, а теперь приходящим к мысли, что живут в общем-то ради смерти? Ты прав, я ничем их не лучше. Порой кажется, что я не занялся чем-нибудь иным лишь потому, что оно б у меня получалось ещё хуже.
— Брось прибедняться! — выкинув салфетку, похлопал меня Курт по плечу, едва не расплескав мне сок. — Разве сегодняшним поулом ты не доказал, что чего-то стоишь? Хотя бы самому себе.
Никто не умеет испоганить настроение так, как близкие друзья. Они предпочтут доверительно сообщить тебе самую неприятную правду. А если и солгут, дабы не обидеть, то специально сделают это таким образом, чтобы ты без труда распознал ложь.
— Ты ведь прекрасно знаешь, — скривился я, — что это достижение продержится в памяти фанатов ровно до завтрашнего старта. И если финиширую хоть на позицию ниже, в их глазах навечно останусь лузером, упустившим верный шанс.
— А в собственных?
— Не понял…
— Твоя проблема в том, что ты всегда ставил планку немного выше, чем реально мог взять.
— Разве это неправильно? А как иначе чего-то добиться в жизни? Тем более в спорте…
— Прекрасная формула для манипуляции: заставлять выжимать из себя все соки в угоду кому-то, всё время чувствовать должником, который где-то что-то постоянно недодаёт. В твоём случае это привело к тому, что ты привык проигрывать, и уже реальные цели воспринимаются тобой, как та самая не берущаяся планка.
Вот именно! Такое везение, как сегодня, обычно не растягивается на два дня кряду. Разве у великих чемпионов. Но не у простых смертных!..
— За этим ты рассказал про всех тех погибших гонщиков? — сорвалось с моего языка.
— Это был мой долг, — услышал я вместо логичного «ты же сам попросил». — Дальше тебе решать. Не хочу, чтобы ты стал его добычей, но ведь всё равно не послушаешь… — мне показалось, мой спутник заснул на ходу. Но он просто подбирал слова. Описать то, что, очевидно, не часто являл белому свету. — Однажды, — наконец вернулся к нему дар речи, — на моём рентгеновском снимке оказался брак, который приняли за опухоль. Несколько дней я был почти уверен: мне осталось полгода максимум. И знаешь, эти дни я вспоминаю, как самые счастливые в своей жизни. Никогда не получал от неё столько удовольствия, жадно впитывая любые мелочи — щебет птичек, шелест листиков, тень от облачка. Чёрт! Как бы я хотел вернуться в то состояние, но не уверен, что в нём можно долго пробыть и не рехнуться. А вашему брату как-то удаётся. Отсюда моя к тебе жгучая зависть. Даже сейчас… Что-то я перебрал, — пыхтя, журналист глянул на часы. — И дочка давно ждёт в машине на стоянке. Присоединишься к нам? — кивнул он на проходящий под трассой тоннель, напоминающий прямоугольный зев с высунутым растрескавшимся языком-пандусом.
Донёсся грохот, будто оттуда вот-вот появится танк времён Второй Мировой. Но выкатилась толкаемая мороженщиком тележка. Надеюсь, завтра эхо не станет так надо мной шутить!..
— Спасибо, — протянул я другу-фотографу треногу. — Вам и без меня найдётся о чём пообщаться. Лучше прогуляюсь ещё. Как пройти к тому дереву?
— Найдёшь. Место популярное. Не спутаешь. Ну, бывай, коль не передумал, — подмигнув на прощание, Курт заковылял в пасть-туннель, царапая ножками штатива без того покоцанный асфальт, и медленно растворился в полумраке, плохо освещённом тусклыми лампочками.
В душе тенью мелькнуло недоброе предчувствие, которое я поспешно отринул. С какого мы виделись последний раз?!. Завтра же гонка! И наше обоюдное присутствие на ней обязательно.
Продолжение прогулки
Впереди, где дорожка загибалась вправо, замаячил просвет. Теперь закатное небо у горизонта напоминало обглоданную корку неспелого арбуза. На востоке стремительно темнело. Будет-таки обещанный дождь, или нет? Незаметно включились фонари.
Аллея плавно поворачивала с запада на север, а пологий подъём перетёк в спуск. Я вышагивал, убыстряя темп и пытаясь изгнать невесёлые мысли из головы, но вместо них её заполнял какой-то тарабарский марш: Штайн-вальд, Бухен-вальд, Ауш-витц — похоже на адскую считалку, исполняемую кандальной цепью. Показалось, иссохшие листья под ногами хрустят, как снег под растёртыми до кровавых мозолей ступнями подневольных работниц, или как кости мертвецов, вытесненные на поверхность из братских могил. Миниатюрная старушка Европа, сколько ж зла ты успела принести себе и Миру!