Призрак японского городового
Шрифт:
– Ваше отношение к издательским проектам?
– Проекты существуют. Это факт. Их читают. Ну и ладно. Они кормят множество наших коллег. Это чудесно. Мы живем отдельно от проектов. Это просто великолепно.
– Изменят ли электронные книги отношение людей к чтению?
– Вряд ли. Электронные книги – это смена носителя текста, а не людей.
– Вам не предлагали писать книги под заказ?
– Мы в неволе не размножаемся. Выдавливать из себя книгу, как гной из прыща – противно.
– Юноше-билингву, обдумывающему житье в фантастике, вы бы посоветовали ориентироваться на Украину или на Россию (имеются в виду творчество, идейность и прагматика)?
– Юноше-билингву, решающему, «делать жизнь с кого», надо ориентироваться:
а) в творчестве – не на Россию, Украину или остров Майорку, а на «божью искру» и великих коллег;
б) в идейности – на собственные принципы, не отягощенные предвзятостью;
в) в прагматике – издаваться там, где твои произведения имеют шанс дойти до максимального количества читателей. Не писать книги, подстраиваясь под «спрос масс», а издавать уже написанное наилучшим (читай – максимально востребованным) образом. Если же это не получается – издаваться там, где получается, и не терять надежды.
– Скажите, Вас посещает муза?
– Регулярно. Тем не менее, мы много работаем.
– Откуда вы берете истории для своих книжек?
– Покупаем в магазине. Есть такой специализированный магазин для литераторов. Туда пускают только по предъявлению писательского мандата. Обладателям литературных премий истории продаются с 10-процентной скидкой.
– Почему в ваших романах мир часто сходит с ума?
– А мир вообще сумасшедший. Ежедневно, ежеминутно. Можем ли мы, сугубые реалисты, не отражать этот факт в своих книгах?
– Считаете ли вы искуплением для писателя, писать о своих ошибках и грехах?
– Искуплением? Нет. Исповедью? В некоторой степени. Обычным делом? Пожалуй. Писатель, о чем бы он ни писал, большей частью пишет о собственных грехах и ошибках. Это называется опыт.
– Комплексом демиурга не страдаете?
– Шутите? Какие у демиургов комплексы?
– Есть ли какие-то характерные признаки, по которым можно отличить «читателя Олди»?
– Наш читатель, читая книгу про Древнюю Грецию или современный Харьков, встречаясь с индийскими богами или японскими демонами, всегда вспоминает одну строчку из песни Высоцкого. Помните? «Да это ж про меня, про нас про всех – какие, к черту, волки…»
– Сейчас много говорят о взаимопроникновении фантастики и мейнстрима – как о мировой тенденции. Что вы об этом думаете?
– Говорят много. И говорят ерунду. Что значит «мейнстрим»? – «основное течение». Смешение наиболее популярных в данный момент стилей и тенденций. Мейнстрим всегда имел в своем арсенале фантастические элементы. А фантастика в свою очередь всегда пользовалась инструментарием реализма и романтизма, детектива и социальной прозы. Другое дело, что у нас говорят «мейнстрим», а подразумевают – «большая литература». Такая большая, что и взглядом не окинуть. Ну что ж, всякому городу – нрав и права, как сказал классик.
– Теодор Старджон сформулировал знаменитое откровение: «Девяносто процентов чего угодно – полная фигня». Насколько оно отражает состояние современной фантастики?
– Что значит «фигня»? У Старджона написано острее: «дерьмо»… Тут зависит, с какой точки зрения смотреть. Дерьмо с точки зрения коровы – пища с точки зрения мухи. Без перегноя цветы не растут. Если большинство хочет читать о том, как очередной «попаданец» угодил из нашего времени к Сталину, подарил ему гранатомет и мы накидали и немцам, и американцам, и грузинам заодно – спрос будет удовлетворен. А когда было иначе? Считаешь что 90 % книг – ерунда? Не читай ерунду, читай оставшиеся 10 %! Их тебе хватит и еще останется.
– Зачем современному человеку фантастический роман?
– Фантастика – это литературный прием, который позволяет взглянуть на действительность, в которой мы живем, по-другому. Она учит читателя смотреть под необычным углом, с неожиданной точки, под особым соусом, т. е. стимулирует воображение. В идеале хорошая фантастика должна ломать стереотипы мышления: приучать читателя, как минимум, думать, как максимум – думать нестандартно. Многие люди фантастику не воспринимают. Говорят, что «это для детей». И легко глотают «реальные факты из новостей», как в Ватикане нашли трехголовую собаку с тиарой на голове, и это связано с марсианами, высадившимися на Северном полюсе в 2011-м году. Они полагают, что это – реализм, а гиперболоид инженера Гарина – это фантастика.
– Как высоки ваши амбиции? Признание уже неоспоримо, но многого ли вы еще хотели бы добиться?
– Когда у тебя с полсотни премий, еще одна ничего не дает твоим амбициям. Ну, кроме Нобелевской. Слава? Если у меня есть слава, как у Олди, то теперь я достигну славы, как у кого? Чужой известности достичь невозможно – она у каждого своя. И меряться славой невероятно глупо. Все цели писателя связаны с его новой книгой. Это очередная гора, на которую надо взобраться, а все предыдущие достижения при этом не стоят ни гроша. Надо карабкаться заново, и если сорвался, значит, сорвался и разбился – ничего не вышло.
– С кем бы Олди хотел написать книгу в тандеме? О чем бы она была?
– С Роджером Желязны. О чем угодно.
– Может ли книжная реальность поспорить с окружающей действительностью?
– Реальность книги – это реальность, данная нам в ощущениях, преломленная через призму писательского опыта и таланта, отраженная в художественных образах. Короче говоря, это одна и та же реальность. Одиссей идёт воевать под Трою, лейтенант-десантник Петров идёт воевать в Афганистан; обоих послало высокое недосягаемое начальство, руководствуясь целями, малопонятными и Одиссею, и лейтенанту Петрову; оба хотят любой ценой вернуться домой, к жене и сыну.
Реальности – книги и жизни – не спорят. Они дополняют друг друга, сливаясь воедино.
– Как появилась идея, ставшая одной из фирменных черт творчества Олди – пересказывать на новый лад мифы?
– Мы полагаем, что наша история – не история, а мифология. Набор мифов, которые мы считаем истиной и с завидной регулярностью разочаровываемся в них, чтобы создавать новые. Поэтому, говоря о крахе колоссальной империи, который однажды пережили, мы обращаемся к «Махабхарате». Рассуждая о бессмысленности войны, о тихой гавани семьи, о родине и возвращении, мы берем «Одиссею». Таким образом мы говорим: все уже было, мы не первые и не последние. Мы – одни из ряда, и Одиссеи с Арджунами живут на соседней улице.