Призраки дождя. Большая книга ужасов (сборник)

Усачева Елена Александровна

Все побывают здесь. Каждый останется воспоминанием.

Ветка треснула под ногой, шепнул неосторожное слово ветер. Что это было? Показалось… Тень мелькнула, прошелестело легкое дыхание, послышался незнакомый запах. А так ведь никого нет. Нет настоящего. Нет будущего. Есть только прошлое.

Она шла и вспоминала, что было вчера. Она умерла для настоящего. А машина? Что машина? Постоит, постоит, ее и заберут. Машина не помнит прежних хозяев. Она знает только настоящих. Что ей помнить?

Здесь кто-то прошел? Не видела. И не надо так топать. Земля сухая,

гулкая. Она может отозваться, заставить вернуться, заставить умереть для настоящего.

* * *

Чайные ложки стащили домовые. Им было скучно. Вечером долго вздыхали, бродили по коридорам, постукивали по стенам, скрипели дверями. Самый шустрый залез в кран и гудел в трубу, с завываниями, неприятно. После хорошей работы позвали соседей и пили чай до утра. Звенели фарфоровые чашечки, скребли ложечки по донышку розеток, выбирая варенье. Домовые любят сахар, конфеты и сухари.

Хрум, хрум, шырк, шырк.

Попробуйте тихо съесть сухарь. Накройтесь одеялом, подлезьте под подушку, усыпьтесь крошками. Есть сухарь – дело очень громкое. Даже когда тебе удается разгрызть его тихо, в голове стоит такой грохот, что птицы снимаются с насиженных мест. А птиц на острове Хийумаа много. Очень. Целый птичий базар.

– Чего застыла?

Мама подкралась сзади, положила подбородок на плечо.

Столько раз говорили: «Не надо так делать!» Взрослые, а памяти никакой.

– Ложек нет, – шепотом сообщила Алена, опуская плечо, чтобы подбородок исчез.

– Ушли?

– Домовые разобрали.

Мама выпрямилась, вопросительно глядя на пустой лоток. Вилок много, ножей ворох, большие ложки лежат. Кому нужны большие ложки на завтраке, если здесь нет каши? Они бы еще половник вынесли.

Хлям-блям… Чаепитие под половицами. Так и уснули с чашками в руках. Привалились кто к чему – кто к печке, кто к стенке, кто к окну. Из чашек льется чай, капает на войлочные тапки. В войлоке шаг бесшумный. Подкрадись, к кому захочешь. Бери, на что глаз ляжет. Только бы ложки не звякали. Их много, они металлические. Шуму-то, шуму! Скрежета, позвякивания, шороха. Но сейчас ложечки лежат, утонув в чайных лужицах, ткнувшись носиками в крошки сухарей.

– Аля, – жалобно прошептала мама, – ты не заметила, у тебя ничего не стащили?

– Чего сразу у меня-то? – тут же забыла о ложках Алена.

– Все знают, что домовые любят чай, сухари и яркие бусики.

Когда мама сказала про сухари, Алена вздрогнула – надо же, какое совпадение, она тоже об этом думала, – а упоминание о бусиках заставило задержать дыхание.

Так, так. Что было утром? Проснулись, потянулись, умылись, повисели на подоконнике, глядя на узкий колодец двора, где ничего не происходило, повалялись на кровати, задрав ноги. Мама собралась, пошли на завтрак. Украшения… Она их куда-то вчера положила. А утром? Нет, косметичку не проверяла. Лежала Алена на подоконнике, значит, они были не там. На тумбочку бросала книгу, читанную перед сном, – значит, не на тумбочке. Ой, мамочки! Она не помнит, видела ли косметичку утром. Точно – видела… Или

нет, не видела. Не до косметички ей было!

Алена схватила себя за запястье. Головы быков на браслете тяжело качнулись, зацепившись рогами за цветочки бус. Папин подарок из Испании – серебряная цепочка с прикрепленными к ней пятью плоскими фигурками круторогих быков, покрытых разноцветной смальтой.

Пока отцепляла, смотрела на лоток со столовыми приборами. Где чайные ложки? Нет! Она за ними подошла. Чайных ложек нет, украшений тоже нет. Ее любимых, любимых и трижды любимых!

Эти быки вечно все задевали, рвали шарфы и вязаные кофточки. Сколько раз зарекалась их носить. Нет, опять нацепила. Или это они за нее специально зацепились, чтобы не попасть в жадные руки домовых, как остальные.

Пока разделяла упрямые сочленения, пока уговаривала быков вести себя прилично, добежала до номера: по лестнице вниз, коридор, направо, еще раз направо, снова вниз, пригнуть голову, чтобы не врезаться в арку свода, по гулкому подвалу до конца. Карточку в паз. Раз, другой…

Номер узкий. Две кровати, между ними тумбочка. Высокое окно в глубокой нише забрано решеткой. За ним глухой колодец двора соседнего дома, трава лезет на стекло…

Вот же она, косметичка! Лежит себе на месте, занимает всю нижнюю полку тумбочки, распахнула жадный зев.

И тут же вспомнила, как доставала браслет, как распутывала цветочки. Как подумала – странное сочетание: быки и ромашки. Хотя…

Мама!

Коснулась своего сокровища, только чтобы убедиться, что все на месте, что ничего не показалось. А то мало ли как бывает… И помчалась обратно. По длинному подвалу, пригнуть голову, по лестнице, поворот, узкий коридор, мимо дверного проема, загороженного шторой.

Мама сидела в углу столовой за длинным столом и лениво помешивала ложечкой в чашке с кофе. Алена проползла вдоль лавки к окну.

– Ну, что домовые? – В глазах у мамы тридцать три чертика, на губах двадцать два блика от солнца.

– За ложками пошли, – буркнула Алена, завершая свое бесконечное движение и утомленно падая на место. – Обещали, что скоро все принесут.

– Уже принесли. – Мама покачала перед своим лицом ложечкой. – Извинялись, что задержали. Теперь, сказали, пошли твои сокровища пересчитывать.

– Мама! – простонала Алена, картинно опуская лоб на сложенные руки.

– Ты-то им счет не знаешь, – доверительно склонилась к Алене мама.

За лето на лице у нее появились веснушки, загар сделал лицо тоньше и худее, волосы выгорели и закурчавились. Серые глаза как будто тоже набрали солнца и заискрились пятнышками, словно старую ириску раскрошили на множество осколков. Смотришь в эти глаза и ловишь себя на мысли, что не узнаешь. Может, это не мама?

– А домовые до чужих сокровищ падки, – шептала мама. – Они несут их гномам и вместе прячут под корягами и камнями. Там колечко, здесь браслетик – так и набирается клад. А потом они зовут дракона, чтобы он охранял. И с тех пор каждый, кто к сокровищам прикоснется, сам станет драконом.