Призраки Гарварда

Серрителла Франческа

Кади пересказала как можно больше, прежде чем появился профессор Бернштейн. Ей повезло, что она так прилежно относилась к чтению, потому что сфокусировать внимание на лекции в тот день оказалось очень уж тяжело. Бернштейн оставался, как всегда, занятным, однако вместо того, чтобы вести на ноутбуке конспект, Кади мысленно возвращалась к разговору с профессором Прокоп. Их краткое знакомство оставило у Кади неожиданный осадок вины. Прокоп, несомненно, была главной особой в жизни ее брата в кампусе, а Кади даже не знала, что она женщина. В какой-то момент Эрик определенно упоминал, что Прокоп – она, но Кади об этом забыла или, хуже того,

вообще прослушала. Что только подчеркивало факт, на который Кади предпочитала закрывать глаза: в конце жизни Эрика они стали друг другу чужими. То, что теперь ей оставалось собирать в единую картину подсказки из его записей, само по себе унизительно, но так очевидно проколоться… как соль на рану. Они были такими не всегда. Когда Эрик уехал на учебу, между ними в буквальном смысле появилось расстояние, но во время первого курса они часто перебрасывались и-мейлами, эсэмэсками, иногда даже болтали по телефону. Эрик все еще оставался частью ее жизни. Она чувствовала, что в тот год брат страдал от депрессии, он давал это понять в мрачных посланиях, но не знала, как поступить. Когда на втором курсе ситуация ухудшилась, успеваемость Эрика скатилась, и он замкнулся в себе. Сперва Кади старалась оставить его в покое, быть единственной в семье, кто не задает ему вопросов. Но чем сильнее прогрессировала болезнь, тем больше они ссорились во время его приездов домой. Кади ставила под сомнения его параноидальные теории, хотя психиатр сказал ей, что это ничего не изменит. Кади думала, что если сможет просто подступиться к брату, то сумеет раскопать ту логику, которая сковывала его разум всю жизнь. Но вскоре Кади устала с ним ссориться и перестала вообще что-либо говорить. Она говорила себе, что дает свободу, но просто позволила Эрику ускользнуть.

Она решила, что возьмет конспект у Ранджу – а за это одолжение ей будет вполне легко отплатить. Вместо этого Кади полезла на страничку кафедры физики, поискать больше сведений о профессоре Прокоп. Проверила ее часы приема, отправила ей имейл со словами о том, как приятно было с ней столкнуться, и вопросом, нельзя ли зайти и еще немного поговорить об Эрике. Спустя три черновика Кади все же набралась смелости скопировать адрес Прокоп в строку «Кому», а кнопку «Отправить» кликнула лишь в самом конце занятия. Однако, если отбросить тревоги, Кади впервые с переезда в кампус Гарварда ощутила, что чего-то добилась.

Кади и Ранджу влились в поток выходящих и входящих студентов, вынужденных втискиваться во вращающиеся двери Научного Центра, словно враждующие косяки рыб, и дождались своей очереди выплюнуться под яркие лучи солнца. Снаружи Кади тут же окружила толпа. Ранджу отделилась от нее, забирая левее, в сторону Анненберг-холла, столовой для первокурсников, как они постоянно делали после лекции Психо.

– Позовем Андреа с нами? – спросила Кади.

Ранджу распахнула глаза, как бы говоря: «Пожалуйста, не надо».

– Знаю, ты ее не особо любишь.

– Да нет, ничего, валяй. – Ранджу вздохнула: – Надо бы к ней привыкать, наверное.

Кади предпочитала общество Ранджу и не хотела ее раздражать, но было в Андреа нечто, задевающее струны ее души. Она зашарила рукой в сумке в поисках телефона, как вдруг ощутила вибрацию в кармане пальто. На экране светился звонок от абонента «Дом».

– О, погоди секунду, – произнесла Кади, прежде чем ответить. – Привет, пап, я сейчас на обед…

– Это мама, милая.

– Ой. О, привет.

Кади

застыла. С тех пор как она переехала в кампус, мать звонила впервые. Каждую ночь Кади ложилась спать, надеясь на ее звонок, но его все не было. В тот же миг на нее обрушился вес того, как же она скучала, – и ужас, что она облажается.

– Как ты? Я не вовремя?

– Нет, я… – Она встретилась с вопросительным взглядом Ранджу и махнула, чтобы та шла вперед. – Ничего, ничего. Как дела дома?

– Пусто.

Ответ ее тронул.

– Я скучаю…

– Заводишь друзей? – заговорила одновременно с ней мать.

– Мне нравится соседка. Она очень классная, Ранджу, только что были на лекции вместе. И я встретила хорошего друга Эрика, британца по имени Никос.

– Никос? Не помню такого, но я в последнее время все забываю. Как ты его нашла?

Кади не видела необходимости рассказывать матери о слежке за ним на прослушивании.

– Это он меня нашел. Услышал знакомое имя и подошел представиться.

– Как мило.

Кади расслышала, как мать шмыгнула носом, и у нее оборвалось сердце. Она решила умолчать и про знакомство с профессором Прокоп.

– Все в порядке, мам. Приятно встретить людей, которые его знали. Это как поддержка. Здесь лучше, чем ты думала.

Что пока не было совсем правдой, но Кади в этом нуждалась.

– Хорошо. – Мать, казалось, взяла себя в руки. – И как твое психическое состояние?

– В смысле? – Кади напряглась, чувствуя, в какое русло сворачивает разговор. – Мам, испытывать тревогу, когда ты первый раз в университете, это нормально.

– Я понимаю, первый переезд в студгородок – колоссальное дело для кого угодно, при любых обстоятельствах. А у тебя обстоятельства особые. Ты сейчас ранима.

– Мы все ранимы, мы все скорбим. Не чувствовать себя полностью нормально – это нормально!

– Кади, у тебя был сильный приступ…

– Один раз! – парировала Кади. – И так вышло случайно, то есть… день был очень насыщенный. И я извинилась.

– Я тебя не виню и, честно говоря, жалею, что мы так мало поддерживали тебя этим летом. Боюсь, ты так и не смогла пережить…

– Я живу с этим каждый день! Да, ужасно, да, тяжело, но я по крайней мере пытаюсь. Хожу на учебу, занимаюсь своей жизнью, двигаюсь дальше. Что я еще могу?

– Но Гарвард? Я все равно считаю, что это для тебя перебор.

Слова матери задели за живое. В глубине души Кади не верила, что мать вообще задумывалась, что она способна поступить в такой университет, даже когда ее брат был жив. Мать считала сына гением, а дочь – труженицей. И сомнения матери выводили Кади из равновесия еще сильнее потому, что зачастую она сама их разделяла.

– Я справлюсь. Сегодня я отлично справилась с прослушиванием в хор, завела друга, а семинарский профессор сказал, что никогда не забудет мое имя. Так что вообще-то у меня все прекрасно.

– Хорошо. Я правда рада это слышать, поэтому и позвонила.

Кади старалась не выдать себя слезами.

– Просто пообещай мне кое-что, – добавила мать. – Не сиди там, чтобы что-то мне доказать. Если ты несчастна или, господи упаси, случится новый приступ, возвращайся домой. Я на твоей стороне.

– Мне так не кажется.

– Ну, я над этим поработаю. Но ты пообещаешь?

– Ладно, да, обещаю. Мне пора, люблю тебя, пока.

Кади сбросила звонок и задумалась, придется ли ей лгать матери еще четыре года.