Призраки грядущего
Шрифт:
— Нельзя ли прекратить этот шум? — проворчал Бельцер. Чареос, кивнув, подошел к одной из пик и приставил руку к затылку отрубленной головы. Крик тотчас же прекратился. Чареос снял голову, положил ее на землю и проделал то же самое со второй. Стало тихо — только ветер свистал, пролетая мимо. Путники подошли к Чареосу. Он, присев на корточки, повертел в руках одну из голов и подковырнул ножом кожу. Кожа натянулась и лопнула, обнажив деревянный череп. Чареос поднес его к губам, и тут же послышался леденящий кровь вопль. Воин бросил голову Финну.
— Это что-то вроде флейты. Ветер входит через три отверстия в черепе,
Киалл подобрал вторую голову и стал ее разглядывать. Он не понимал, как эта вещь могла внушить ему такой страх. Он повернул ее затылком вверх — ветер проник в нее, и раздался тихий стон. Киалл подскочил и выронил голову под дружный смех остальных.
Чареос подошел к воротам. Перед ним стояли два каменных столба двенадцати футов в вышину и трех в ширину, покрытые резными надписями на языке, которого он не понимал. Перемычка, соединяющая столбы вверху, придавала сооружению вид ворот. Чареос присел перед ними, разглядывая надписи.
Киалл обошел ворота сзади.
— Здесь тоже есть знаки, — сказал он, — и камень как будто другого цвета, чуть белее. — Он сделал шаг вперед.
— Стой! — крикнул Чареос. — Не пытайся пройти через них.
— Почему?
Чареос поднял круглый камень.
— Лови, — сказал он и бросил его в ворота. Киалл подставил руки, но камень исчез. — Теперь ты мне брось, — приказал Чареос. Киалл повиновался, и второй камень исчез тоже.
— Ну что, пойдем туда? — спросил Бельцер.
— Повременим пока. Расскажи мне еще раз, что Окас говорил тебе о Вратах.
— Только то, что они ведут в другой мир, — больше ничего.
— Он не говорил, что они ведут во многие миры?
— Говорил, — признался Бельцер, — только неизвестно, как попасть куда надо.
— Вот именно. Не говорил ли он, когда следует проходить через Врата — днем, в полночь или на закате?
— Не припомню что-то. Разве это важно?
— А с какой стороны входить, с северной или с южной, — не говорил?
— Нет. Давай-ка войдем, а там видно будет. Чареос встал:
— Возьми меня за руку и держи крепко. Досчитаешь до пяти и вытянешь меня назад. — Бельцер стиснул его запястье, Чареос подался вперед, и его голова медленно исчезла из виду. Бельцер почувствовал, как обмякло тело Чареоса, не стал считать и тут же вытащил его обратно. Мастер Меча побелел, усы его заиндевели, губы посинели от холода. Бельцер уложил его на траву, а Финн принялся оттирать. Через некоторое время Чареос открыл глаза и сердито посмотрел на Бельцера:
— Я велел считать тебе до пяти, а не до пяти тысяч.
— Ты пробыл там каких-то несколько мгновений. Что ты видел?
— Мгновений? Да я там проторчал не меньше часа. Там ничего нет — только снег и метель. Ни следа жизни. А на небе светят три луны. — Чареос сел.
— Что делать будем? — спросил Бельцер.
— Разведем костер. Я подумаю, а ты постарайся вспомнить все, что знаешь об Окасе и его племени. Все как есть.
Бельцер присел на траву рядом с Чареосом.
— Не знаю, смогу ли, Мастер. Я всегда плохо запоминал разные мелочи. Они называют себя Людьми Мировой Мечты, но я не знаю, что это означает. Окас старался мнеобъяснить, но у
Пока они говорили, Финн развел костер.
— Я их видел, — сказал он. — В горах. По ночам они бодрствуют — охотятся, как видно.
— Дождемся, когда взойдет луна, и попробуем снова, — решил Чареос.
Часы тянулись медленно. Финн поджарил мясо — последнее, что осталось от лакомых частей оленя, подстреленного накануне. Бельцер спал, завернувшись в одеяла и держа руку на топоре. Киалл, отойдя от костра, взошел на соседний холм, сел и стал думать о Равенне. Как она обрадуется, увидев его! Но при этой мысли его охватило уныние. Найдет ли он ее? А если найдет, не посмеется ли она над ним, как смеялась прежде? Не покажет ли на своего нового мужа со словами: «Вот мой мужчина. Он сильный, не какой-нибудь мечтатель».
Сзади послышался шорох. Киалл обернулся и увидел Финна.
— Хочешь побыть один? — спросил тот.
— Нет, вовсе нет.
Финн сел, глядя на холмы и скалы вокруг.
— Красивый край, — сказал он, — и останется таким, пока люди не придут сюда и не настроят здесь своих сел и городов. Я мог бы прожить здесь до самой смерти и никогда бы об этом не пожалел.
— Маггриг говорил мне, как тебе ненавистна городская жизнь, — сказал Киалл.
Финн кивнул.
— Камень и кирпич еще куда ни шло — все дело в людях. После Бел-Азара нас таскали из города в город, чтобы народ мог на нас поглазеть. Можно было подумать, что мы по меньшей мере боги. Нам всем было невмоготу — кроме Бельцера. Он был на седьмом небе. Чареос первым сказал: «Хватит» — и в одно прекрасное утро взял и уехал прочь.
— Его жизнь была печальна, я знаю.
— Печальна? В каком смысле?
— Бельцер рассказал мне о его жене.
— У Бельцера слишком длинный язык. Частная жизнь человека не должна касаться никого. Я видел ее в Новом Гульготире три года назад — она наконец-то обрела счастье.
— Да нет же, она мертва! Она стала уличной женщиной и покончила с собой.
— Да, Бельцер и мне это говорил, но это неправда. Она в самом деле была шлюхой, но потом вышла замуж за купца и родила ему трех сыновей. Насколько я знаю, они до сих пор живут вместе. Она подтвердила мне, что встречалась с Бельцером, и это был самый худший миг ее жизни. Охотно этому верю — я сам всякий раз, когда вижу Бельцера, чувствую то же самое. Бельцер просто услышал, что какая-то девка утопилась, и выдал желаемое за действительное. Тура была счастлива, когда я видел ее, — счастлива впервые в жизни. Я порадовался за нее.
— Значит, ты не питаешь к ней ненависти?
— Нет — с чего бы?
— Но она изменяла Чареосу!
— Он купил Туру у ее отца. Она никогда его не любила. Тура была смелая, живая. Она напоминала мне молоденькую лань, которую я видел однажды. Я охотился, и она увидела меня. Она не знала, что такое лук и охотник, и не боялась. Когда я прицелился, она подбежала ко мне и ткнулась мордочкой мне в руку, а потом ушла. Вот и Тура была такая. Лань, ищущая своего охотника.
Финн, не ответив, встал и начал спускаться с холма. Солнце садилось, и призрачная луна уже мерцала за облаками.