Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
— Я не могла… — бессвязно начала объяснять Ловиза.
— Что не могли?
— Брать у Магнуса деньги. Поэтому соврала про ангажемент. А потом пожалела, что не взяла… Все равно пришлось переселиться сюда с вещами. Хозяйка и так терпела три месяца. Девять спектаклей в роли госпожи Бухенвальд — вот и все, что отделяет меня от полного отчаянья.
— Вы забыли про десять тысяч марок, которые достались вам сегодня! — безжалостно напомнил Дейли.
— Хватит! — Ловиза выбежала, хлопнув дверью.
— Ну как вам нравится? — спросил Дейли, когда они остались одни. — Великолепная актриса! — Он с аппетитом набросился на бутерброды. — И отличная хозяйка!
— Вы не верите ей? — спросил Енсен.
— Ни одна вера не может устоять против логики. Она нуждалась больше всех и единственная из всех наверняка знала, что нотариус приглашен для составления нового завещания.
— Вы делаете ударение на завещании. А между тем, посылая Баллина за своей сумкой, она уже заботилась об алиби, — напомнил Енсен.
— Подслушанный телефонный разговор был последним толчком. Замысел существовал раньше — об этом свидетельствует взятый у Мэнкупа пистолет. Окончательное решение связано, как ни странно, с нами. Помните, Мун, я еще в кафе предсказал, что наш приход заставит ее действовать без промедления?
— Она уже тогда знала, кто вы? — не сразу поверил Енсен.
— Несомненно. А вот от кого узнала? Если не от самого Мэнкупа, то от дьявола. Вчера, когда мы поднимались на башню Филипса, она проболталась… Ловиза знает мою биографию лучше, чем я сам.
— Все прекрасно. — Мун думал что-то свое. — Объясните мне две вещи. Где Ловиза пряталась, когда Баллин вбежал в комнату? Ведь он направился сюда непосредственно после услышанного хлопка пробки, который, по всей вероятности, был действительно выстрелом.
— Где? За шторами, — подсказал Енсен. — Как только он выскочил, чтобы позвать остальных, она за ним. В состоянии паники трудно зафиксировать, где кто находится.
— Хорошо. Второй вопрос: если Магда непричастна, зачем она соврала, что приходила к Мэнкупу днем?
— Прижали к стенке, вот и выкручивается, — пожал плечами Дейли.
— Но если Магда невиновна, зачем ей выкручиваться? — ухмыльнулся Мун.
— В следственной практике бывает немало случаев, когда до самого конца остаются темные пятна в поведении затронутых драмой людей. — Енсен понимал, к чему клонит Мун. — Все решают основные улики и мотивы. В случае Ловизы Кнооп их вполне достаточно, чтобы любой суд присяжных проголосовал: «Виновен».
— Если Ловиза Кнооп на амплуа преступницы кажется вам менее привлекательной, нежели в роли карающей палачей госпожи Бухенвальд, можно вернуться к самоубийству — остроумной версии комиссара Боденштерна. — Дейли, сложив два бутерброда вместе, откусил громадный кусок.
— Вовсе нет! — Мун закурил сигару, но тут же с отвращением отложил ее в сторону. — Я только пытаюсь доказать вам, что кроме простого исчисления существует интегральное. Или врут все остальные, или Ловиза на высоком профессиональном уровне разыграла перед нами беззаветно преданного и безмерно страдающего человека. В обычном случае третьей возможности нет. А если это не совсем обычный?
— Что вас смущает? — Дейли внимательно посмотрел на Муна.
— Гётевское стихотворение. Оно не укладывается ни в одну схему… — Мун посмотрел на часы. — Спать!
ДОПОЛНЕНИЕ К ЗАВЕЩАНИЮ
Я не предсказывал, а только предостерегал. Не накликал тучи, а пытался их разогнать. Кто виноват, если мои худшие опасения всегда сбываются?
Какие только кошмары не снились Муну! Боденштерн залезал через окно. Енсен брал отпечатки пальцев у посетителей ресторана «Розарий». Скульптор лепил статую вышиной с небоскреб, материалом ему служила вязкая вода. Баллин писал невидимыми чернилами одну книгу за другой, складывал в аккуратную стопку, прохаживался по ней горячим утюгом, и из страниц появлялась госпожа Мэнкуп, нагая, с золотыми цепочками вокруг щиколоток. Магда трудилась на кладбище над памятником Мэнкупу: на письменный стол она водрузила рабочее кресло, поставила сверху бутылку и два стакана и обвила все это венком с гётевским стихотворением. Ловиза рылась в крошечном чемоданчике, выбрасывала из него разные безделушки, им не было конца, они громоздились до потолка, наконец чемодан опустел. Не совсем. На дне лежало все то же стихотворение, обернутое вместо савана вокруг трупа. Труп зашевелился. Ловиза закричала.
Мун проснулся. Было уже утро. Он прислушался, — нет, разбудивший его крик, по-видимому, только почудился, Дейли еще спал. Кремовая пижама еле заметно колыхалась в ритме спокойного дыхания, Мун пошире раскрыл окно.
Внизу сочно зеленел еще влажный от росы газон. На видном отсюда отрезке улицы лежала печать раннего утра. По асфальту низко стелился белый, прозрачный пар, с черными воронками в не тронутых поливочной машиной местах. Проехал велосипедист с привязанным к рулю чемоданчиком. Пробежала служанка с базарной сумкой. Сухопарый старик с военной выправкой и великолепными седыми усами неторопливо прогуливал собаку.
Новый день начинался и в четырнадцатиэтажном доме, повернутом к Муну плоской застекленной гранью. Кто-то распахивал окно. Женщина в ярком кимоно вышла на балкон. Этажом пониже спрятанный за занавеской силуэт под звуки марша занимался гимнастикой. Зевая, причесывалась девушка в кружевной ночной рубашке. Но большинство окон еще хранило за плотно задернутыми шторами утренний сон своих хозяев.
Мун не сразу заметил нацеленный на себя объектив с длинной телескопической линзой. Бог весть какими правдами и неправдами пробравшийся в чужую квартиру фоторепортер, устроившись на балконе противоположного дома, подкарауливал обитателей мэнкуповской квартиры. Читателям газеты, которым подавай фотографии участников уголовной драмы, не объяснишь ведь, что комиссар Боденштерн категорически запретил журналистам доступ к месту происшествия.
Мун быстро отошел от окна, пожалуй, слишком поздно. К вниманию прессы он успел привыкнуть, но одно дело появиться перед публикой в приличном виде, с задумчивым челом и с запонками в манжетах, совсем другое — очутиться на пахнущей свежей типографской краской странице в ночной пижаме, со вспухшими ото сна веками и взъерошенными волосами.
Он быстро опустил занавеску, но репортер уже перестал им интересоваться, рука с фотоаппаратом переместилась, нацеливаясь на другое окно. Только теперь Мун посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Он уже собирался залезть обратно в кровать, когда услышал крик. Негромкий, но достаточно явственный, чтобы узнать голос. Кричала Ловиза. На этот раз проснулся даже Дейли.