Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
— Значит, вы были все это время у Лизелотте?! — удивилась Ловиза.
— Это с вами я разговаривал тогда по телефону?! — почти одновременно воскликнул Енсен.
— Да, со мной. Вы мне так и не сказали, что случилось. Тогда я вам позвонил. Какой-то грубый голос ответил: «Умер!» Вот и все. Я мог сто раз умереть, но все еще жив. А он… Завтра в три часа уже похороны.
— Вы по собственной воле перешли к госпоже Мэнкуп? — поинтересовался Дейли.
— К госпоже фон Винцельбах? — Клаттербом печально улыбнулся. — С Магнусом я знаком сорок лет, неужели вы думаете, что мне это было легко? Две недели без шуток, без рассыпанного повсюду пепла, без этой картины, за которой он посылал меня в Грецию… А у госпожи фон Винцельбах я оказался потому, что она привыкла к моим услугам. Магнус любил ее и не смог отказать ей, даже если бы хотел.
— Сорок лет? Так давно вы знакомы? — удивилась Ловиза. — А я ведь не знала этого.
— Магнус вообще мало рассказывал о своей жизни. Мы познакомились на войне, на той, под Верденом. Он был тогда рядовым, я — ординарцем у командира взвода… Газовая атака… Иприт… Я мог вынести с поля боя только одного из них — лейтенанта или Магнуса… Потом меня чуть не отдали под военно-полевой суд. Как ординарец я был обязан в первую очередь спасать своего командира… Пять километров пришлось тащить Магнуса на руках, — мы отступали, полковой лазарет эвакуировали черт знает куда. Может быть, с того газового отравления в нем уже и засела смерть?
— Пять километров? — только сейчас отреагировал Енсен. — Даже не верится!
— Почему же? Я выступал когда-то в цирке. Силовой номер. Сейчас вы видите только мою тень. Почти десять лет в концлагере…
— Я вас правильно понял? Вы знали о его болезни? — переспросил Мун.
— От меня он ничего не скрывал. Но вчера, когда я приходил к нему, Магнус дал мне понять, что еще есть надежда.
— Вот как?! А в связи с чем вы приходили?
— Служанка заболела. Но мне думается — ему просто хотелось увидеть меня.
— У вас не было впечатления, что он… как бы это сказать… ну, хотел с вами попрощаться?
— В том смысле, что навсегда? Мне это и в голову не приходило. Наоборот, он был жизнерадостен до легкомыслия.
— Ему кто-то должен был звонить из Мюнхена, — неожиданно вспомнив оброненную Ловизой фразу, Мун обратился к ней за подтверждением. Она кивнула. — Вы не знаете, кто? — спросил Мун.
— Мне он ничего не говорил. Я только знаю, что в Мюнхене живет профессор Литке, крупный специалист, с которым он консультировался по поводу своей болезни.
Дверь без стука отворилась. Вошли грузчики и молча ухватились за письменный стол.
— Подождите! — приказал Клаттербом. — Эту комнату в последнюю очередь!
— А у нас уже все! — Грузчик бесцеремонно выдвинул ящик. — Да тут масса бумаги. Тащи сюда мешок, Петер!
— А что делать с картиной? — спросил тот, кого назвали Петером. — Через двери не пролезает. Придется вырезать из рамы.
— Стулья оставьте и картину тоже.
— Но нам велели…
— На мою ответственность. Если я вам больше не нужен, — Клаттербом повернулся к Дейли, — разрешите уйти… Ло, вот вам адрес.
— Ваш?
— Нет, ваш. Магнус велел мне вчера подыскать для вас квартиру.
— Так он знал, что старая хозяйка отказала мне?
— Он все знал. — Клаттербом улыбнулся. — Ло, нотариус передал вам дневник Магнуса?
— Какой дневник? — удивилась Ловиза.
— Этот? — спросил Дейли, подавая ей оставленный Клайном пакет.
— Да! — подтвердил Клаттербом. — Он при мне запечатывал его. Я вчера сам отнес его к нотариусу с поручением передать Ловизе, если с ним что-нибудь случиться.
— Разве нотариус оставил мне? — Ловиза вздрогнула.
— Вам! — подтвердил Дейли.
— Я ничего не слышала!
— Вы были почти невменяемы.
— Разве? — Напоминание подействовало как условный рефлекс. Выплаканные до дна, сухие, горящие, полубезумные глаза, как в тот миг, когда она рвала завещание. Ловиза даже не заметила, как Клаттербом, уходя, неслышно прикрыл за собой дверь. — Вы говорили про какое-то стихотворение Гёте? — Внезапно спросила она, очнувшись от забытья.
— Так вот ведь оно! «Ночная песнь странника», напечатано в газете, которую вы только что читали, — засмеялся Фредди.
— Я не видела, что читаю, — смутившись, призналась Ловиза. — Это, в черной рамке? — Она прочла вслух:
На вершинах седых — покойВетер стих, убаюкан листвой.В лесу замолкают птицы.Это не долго продлится -Черед наступит и твой— В лесу? — внезапно заволновался Дейли. — Как вы прочли? «В лесу замолкают птицы», не так ли? Это не опечатка?
— Нет, — заверила его Ловиза. — Шпрингеровские газеты можно обвинить в любых фальсификациях, но по крайней мере великого национального поэта они цитируют правильно.
— Но в оставленном Мэнкупом предсмертном послании эта строчка звучит, насколько помню, иначе, — не унимался Дейли. — Енсен, давайте посмотрим!
— Вы правы. — Енсен уже вытащил из портфеля папку с вещественными доказательствами. Поверх остальных бумаг лежала страничка, которую вынули из пишущей машинки Мэнкупа.
— Ну вот! — торжествующе воскликнул Дейли, тыча пальцем в третью строчку.
— В чем дело? — спросил Мун, которому передалось волнение Дейли. Не знакомый с немецким языком, он знал стихотворение только по английскому переводу, который Енсен, обнаружив листок, процитировал тогда же специально для Муна.
— Правильный текст гласит: «В лесу замолкают птицы», — объяснил Дейли. — А Мэнкуп почему-то допустил непонятную для такого эрудита ошибку. Видите, у него это место звучит совсем иначе: «В роще замолкли птицы». Не «в лесу», а «в роще»! Енсен, неужели вы сами не заметили? Тут что-то не так.