Шрифт:
Армии молодых учителей посвящается
ГЛАВА I
Ночью прошел дождь, и от влажной земли исходила осенняя сырость.
Лучи солнца отогнали туман к лесу, и по городу расстилалась зыбкая, прозрачная дымка. Легкие клочья тумана клубились меж деревьев,
Был тот радостный час сентябрьского утра, когда по тысячам улиц городов и сел шли в школу дети, и казалось, что шорох листьев, перекличка птиц, звонкие молодые голоса сливаются в песню об утре Родины.
Вот в такой-то осенний час директор восемнадцатой мужской средней школы Борис Петрович Волин в сопровождении завхоза делал свой обычный обход.
…Волину было лет под шестьдесят. Среднего роста, кряжистый, с седыми усами на загорелом лице, он производил впечатление очень здорового человека. Белоснежные усы на старили его, а, напротив, оттеняли полные, по-молодому яркие губы.
Впечатление бодрости, совсем не старческой легкости в движениях дополнял и костюм его — парусиновые брюки, белые туфли, парусиновая двубортная куртка, из-под которой виднелся коричневый шелковый галстук.
Борис Петрович внимательно осматривал панели коридоров — нет ли царапин? Проводил пальцем по листьям цветов — нет ли пыли?
Завхоз Савелов, называвший себя не иначе, как «помдиректора по хозяйственной части», — степенный мужчина с глубокими складками вдоль щек, — старался подольше задержать Бориса Петровича у двойных классных досок.
Они были предметом особой гордости Савелова, венцом его хозяйственных талантов. Доски свободно передвигались вверх и вниз и были расчерчены красными линиями. Савелов не смог отказать себе в удовольствии мимоходом поднять одну из досок. При этом на лице его легко можно было прочитать:
«Вы понимаете — сколько труда мне это стоило? Но зато, посмотрите, какая красота получилась!»
В недавно отремонтированной школе еще стоял смешанный запах стружек, краски и чуть уловимо — скипидара от натертых полов, запах, который за несколько дней нового учебного года не успел выветриться.
— Мел влажен, — заменил директор, и Савелов тотчас деловито записал это в свой блокнот.
— Розетку все еще не сделали, — недовольно сказал Волин, когда они вошли в кабинет истории, и осуждающе посмотрел на завхоза.
— Сегодня к 16.00 будет выполнено, — ответил Савелов снова энергично отметил что-то у себя в блокноте.
— Не досмотришь оком, Сидор Сидорович, вылезет боком, — уже мягче произнес директор, и Савелов соглашаясь, кивнул головой.
Справедливость требует сказать, что Савелов был для Волина незаменимым человеком. Демобилизовавшись из армии, где он служил старшиной роты, Савелов сразу «врос» в школу. Он имел хороший хозяйский глаз, — неиссякаемую энергию, был исполнителен, обладал беспокойной профессиональной гордостью, которая заставляла его ходить по другим школам, высматривать «как у них и что» и прилагать все усилия, чтобы «у нас было лучше». Он не без гордости называл школу «тонким производством» и работу в ней не променял бы ни на какую другую.
Закончив обход и отдав еще несколько распоряжений
Фома Никитич — невысокий старик с острыми, неутратившими силу, глазами — подошел к парадному входу и, загремев крюком, гостеприимно распахнул дверь.
Ребята уже теснились у стен школы. Кто-то звонким голосом рассказывал скороговоркой:
— Я вчера на футболе был и задумал: «по-щучьему веленью, по моему хотенью „Буревестник“ — забей гол!» То-о-ль-ко подумал, а левый край «Буревестника» ка-ак повел, ка-ак повел, бац! — и гол!
Увидя Фому Никитича, дети радостно приветствовали его:
— Здрасьте, Фома Никитич!
— Фома Никитич, здрасьте!
«Сущие галчата», — любовно подумал старик, отвечая им, и отошел в сторону, пропуская детей.
Начался третий урок, когда в кабинет директора постучали.
— Войдите! — разрешил Волин.
Дверь открыл высокий, худощавый мужчина лет тридцати, в армейской, хорошего сукна, гимнастерке, подпоясанной широким ремнем, в синих галифе, заправленных в аккуратные сапоги. Он держался ровно, но не напряженно. Его высокий лоб глубоко вдавался «мысами» в копну светлых, слегка вьющихся волос. Легкой походкой он сделал несколько шагов к столу и сказал негромко:
— Разрешите обратиться?
«Новый историк», — догадался Борис Петрович и предложил, указывая рукой на кресло:
— Прошу вас!
— Я прислан к вам преподавать историю, — сказал вошедший и доверчиво улыбнувшись, подал Борису Петровичу документы. Улыбка была доброй и как бы стирала отвердевшие волевые складки в уголках небольшого рта.
Валин, привстав, пожал руку историка, кивком головы снова предложил сесть.
— Мне, Сергей Иванович, уже звонили из гороно, говорили о вас.
— А я, Борис Петрович, сам напросился в вашу школу.
Они оба рассмеялись, довольные тем, что, никем не представленные, назвали друг друга по имени и отчеству, как давние знакомые.
Сергей Иванович Кремлев сразу отметил в «своем директоре» умные с житейской хитрецой глаза, сочный голос и остался доволен первым впечатлением.
Расспросив в гороно о Волине, Сергей Иванович решил идти именно в его школу, потому что находилась она в заводском районе и славилась спаянным творческим коллективом.
«Вы там не найдете ничего необычайного, — напутствовал Кремлева инспектор гороно. — Директор, я бы сказал, ходит по земле, а дружный коллектив учителей трудится без шума, суеты… Их сила — в черновой повседневной работе».
После пятилетнего перерыва, связанного со службой в армии, Кремлеву не терпелось проверить себя на работе в школе, почувствовать, чего он стоит теперь как воспитатель и учитель.
В армию Кремлев пошел добровольцем, проделал путь от рядового до капитана, командира стрелкового батальона, был дважды ранен и опять возвращался в строй. Пока шла война, желание вернуться к любимому делу не было так мучительно остро. Правда, хватало за сердце, когда видел подожженную врагом школу, глобус в снегу или надпись детским неустойчивым почерком на доске в обледенелом классе: «Мы еще вернемся». Но были бои, походы, выполнение священного долга, была жгучая ненависть к захватчикам.