Шрифт:
Путь к себе
Скандал разгорелся неожиданно.
Семейство Алпатовых: Виктор Кузьмич, Маргарита Сергеевна и почти шестнадцатилетний сын их Егор завтракали на кухне.
Просторное распахнутое окно выходило на лоджию, а за ней виднелось синее, безмятежное в этот час море.
По радио передавали «С добрым утром», выступал Аркадий Райкин, и на лицах Алпатовых — на каждом по-своему — играли отсветы смеха.
У сорокалетнего заводского экспедитора Алпатова-старшего, в профиль похожего на шахматного коня со скупыми седеющими кудрями, на лице было написано снисхождение. Продавщица универмага Маргарита Сергеевна — на несколько лет моложе мужа, плоскогрудая, с глазами, словно размытыми слезой, — сдерживала смех, при этом поблекшие губы ее вздрагивали, а обычно бледное лицо зарозовело.
Лобастенький Егор, с зачесом каштановых волос набок, в зеленой клетчатой ковбойке с подвернутыми рукавами и джинсах, ерзал от удовольствия.
После Райкина начали передавать что-то веселое о разных профессиях, сколько тысяч их на свете и как разобраться в этом океане.
И тогда Егор сказал, вроде бы между прочим, что будет учиться в профтехучилище, в областном центре.
Егор оттягивал эту минуту, зная, что родители уже решили за него, — он идет в девятый класс, а потом в институт. Не важно, в какой… У них в городе был педагогический, и мама называла ректора — Федей, потому что когда-то в школе, в четвертом классе «А», сидела с ним за одной партой. Теперь мама очень рассчитывала на давнее знакомство.
Придумать такое — он учитель! Вот откуда берутся горе-учителя вроде их классной руководительницы Ксюши: сама мучилась и учеников терзала. Наверно, пошла в пед, потому что там конкурс был меньше или свой Федя нашелся.
Отец уставился на Егора, как на полоумного. Лицо его напряглось, широкие брови взъерошились.
— Где-где ты будешь учиться?! Ничего лучше придумать не мог?
В последнее время, после возвращения с курорта, отец почему-то был особенно резким и легко взрывался. Мать, прижав тонкие пальцы к груди, спросила беспомощно:
— На грязного штукатура?
— Почему обязательно — на штукатура, — как мог независимо возразил Егор, — и, главное, на грязного? Их профессия не хуже твоей.
— Ты из интеллигентной семьи, — еще не понимая степени опасности для себя, проникновенно сказала мать. — Что мы, не в состоянии дать тебе высшее образование, прокормить? Что мы, хуже других? В ГПТУ идут те, кто не желает учиться. Их туда спихивают.
Ну, вот, пожалуйста, мотивчик Ксюши. Каждый раз, когда она отчитывала в классе Кольку Жбанова, она говорила: «Твое место в ГПТУ. Постоишь у станка — поймешь, что мы тебе добра желали».
Отец подошел к радиоприемнику и резко повернул выключатель.
— Никаких ГПТУ! — Виктор Кузьмич метнул в сторону сына стальные молнии.
— Вы даже не интересуетесь, какую профессию я избрал, — горько сказал Егор.
— Он избрал! Пока ты ешь мой хлеб, — тоном, не терпящим возражений, процедил отец, делая ударение на «мой», — и живешь в моем доме, ты будешь делать то, что я тебе говорю. У тебя еще нет своего «я». Пойдешь в девятый класс!
Собственно, Виктор Кузьмич ничего не имел против рабочих профессий. Но про себя все же делил специальности на интеллигентные и те, где «ишачат», «вкалывают».
Не получивший даже среднего образования, довольствовавшийся разными курсами, Виктор Кузьмич тем не менее полагал, что «выбился в люди». На заводе он был на хорошем счету, его часто премировали, вывешивали фотографию на доску Почета. Алпатов считал себя если не инженером, то уж во всяком случае причастным к интеллигенции.
Но сын должен добиться большего, много большего.
— Я хочу… — начал было Егор.
Отец прервал его:
— Разговор окончен! Я не допущу, чтобы ты был недоучкой!
— Нет, не окончен! — вскочил Егор, и лицо его побледнело. — Я уже сдал документы!
Мать схватилась за сердце, упавшим голосом сказала:
— Георгий, не дури!
— Возьмет обратно, — грозно произнес Алпатов-старший, — или я заставлю…
Плохо знал своего сына Виктор Кузьмич, иначе не разговаривал бы с ним так.
Егор отчужденно поглядел на отца:
— Я уезжаю. Сам себя прокормлю. Жить буду в общежитии.
Он стремглав бросился из кухни, сдернул с вешалки куртку — в ней был комсомольский билет, деньги, собранные на фотоаппарат, — и выбежал на улицу.
Не слышал, как, уже вдогонку, отец крикнул:
— Ну, паршивец, ты еще пожалеешь!
«Ракета» отошла от припала и стала набирать скорость, вздымая седые буруны.
Плыли навстречу стайки арбузных корок. Пламя ранней осени подступало к стене кленов на берегу.
Егор рассеянно глядел в иллюминатор. Черт возьми, это даже хорошо, что он вырвался из «отчего дома». Там становилось невыносимо.
«Не поцарапай пол» — паркет был покрыт лаком.
«Не свали хрусталь» — этим проклятым хрусталем мать уставила, как в комиссионном магазине, все столы, сервант, даже на телевизор взгромоздила. Егор стеснился пригласить к себе в гости одноклассников.
Вывесили бы табличку, как в музее: «Руками не трогать!»
Разговоры, особенно у матери, обычно сводились к тому, что она «достала», кто ей что обещал «за услуги», где какие барахолки и базы какие вещи купили знакомые и что надо купить им, Алпатовым.
А книги Егору некуда было притулить и тиски — тоже.
Его делами в школе родители интересовались только для вида — полистают дневник, удостоверятся, что все благополучно…
Глупо было бы предполагать, что Егор против удобств, красивой облицовки стен, холодильника последней марки. Пожалуйста! На здоровье! Но сводить все — только к этому? Нет уж, извините!