Про людей и звездей
Шрифт:
Уля уже готова была ответить хамством на хамство, но вовремя одумалась: сейчас разругается в пух и прах с Баксовым, а в номер на понедельник что сдавать?
– Ладно, – смилостивился Толя, – сделаем твой фоторепортаж. Только не завтра с утра, а сегодня вечером. Я тут в закрытом клубе пару песнюшек исполняю, приезжай туда со своим фотокором. Я договорюсь, чтоб вас пропустили. Но только давай условимся у причала: снимаете только меня. И никуда больше свои длинные носы не суете. Я портить отношения с ребятами, которые меня пригласили и солидные бабки платят, не хочу.
– А интерьер-то у них там нормальный найдется? Чтоб на фотках все по-домашнему – стильно и уютно – смотрелось?
– Найдется. Там такой интерьер найдется, что у тебя нижняя губка
– Ну уж! – возразила задетая за живое Уля. – Будто я шикарных интерьеров не видела.
– Таких не видела – зуб даю, – пообещал Толя и продиктовал Уле адрес закрытого клуба.
Асеева тут же набрала номер сотового Надьки Полетовой. Та долго не брала трубку, а когда откликнулась, ее «Алло!» утонуло в грохоте ударных и повизгивании, которое, видимо, надлежало считать песней.
– Я с твоим Яриком на презентации рок-группы «Усохни!», – прокричала, разобравшись, кому это она понадобилась, Надька. – Отстой полный, но молодняк тащится. На разворот «Веселые нотки» покатит! Сколько еще здесь? Да хрен его знает. Может, час, может, два… Куда? Ну хорошо, приеду. А пожрать там дадут? А то здесь только спиртное и киви половинками. Киви пополам разрезали, говорю! Ну ладно, когда отсюда выберусь, перезвоню, чтоб адрес проверить. Пока.
В закрытый клуб Уля решила одеться по-солидному: в серый льняной костюм с бледно-голубой блузой. На ноги бирюзовые туфли, в руки такого же цвета сумочка. Хотела было позвонить Надьке, чтоб та заехала после тусы домой и сменила свои обшарпанные джинсы и потертый «рыхлый» свитер на что-нибудь более подобающее, но не стала. В конце концов, в представлении всего мира фотокор, он же папарацци, – это вечно взъерошенный, замызганный тип, которому, если надо сделать классный снимок, и в лужу на колени ничего не стоит брякнуться, и из помойного бака, как черту из табакерки, выскочить. Кроме того, Надьку мужики, кажется, совсем не интересуют. Нет, она не лесбиянка, просто вся сосредоточена на работе и на том, как побольше срубить бабла. Полетова – мать-одиночка, и ей, кроме себя, надо содержать маленького сынишку и башлять огромные деньги няньке. На то, чтобы поискать мужа или хотя бы спонсора, не хватает ни сил, ни времени. А Уля в закрытый клуб ехала не только за фоторепортажем. В таких местах, по имеющейся у нее информации, собирались люди исключительно богатые и на многолюдных шумных тусовках появляющиеся крайне редко. Так что Уле, как говорится, сам Бог велел сегодня быть при параде.
А вдруг, идя по коридору в апартаменты, где они будут фотографироваться с Толей, она встретит какого-нибудь олигарха? Сначала он, конечно, пройдет мимо, замедлив, однако, возле Ули шаг. Потом обернется и скажет: «Сударыня, мне кажется, я прежде вас здесь не видел». Она тоже обернется, медленно, величественно, и молча вскинет брови. Не надменно, нет, а так, будто этот элегантный красивый мужчина в костюме за три тысячи евро своим обращением извлек ее из глубины мыслей. Он скажет: «Я никогда не прощу себе, если не узнаю имени прекрасной незнакомки…»
Несмотря ни на что, в душе Уля оставалась провинциальной девчонкой, которой ужас как хотелось встретить прекрасного принца. И пусть этому принцу будет за сорок или даже за пятьдесят, у нынешних представителей голубых кровей (а точнее сказать, обладателей несметного количества зеленой «капусты») столько возможностей, чтобы и в полтинник с хвостиком выглядеть, как огурцы.
Однако мечтам Ули нынче сбыться было не суждено. Принц в закрытом клубе ей не встретился. Может, потому, что дожидавшийся ее и Надьку у входа охранник повел девчат не по центральной лестнице, а по подвалу, где проходили коммуникации. И вывел прямо на библиотеку, где должна была состояться фотосессия.
Толя сидел на диване и пересчитывал деньги – видимо, гонорар за выступление. Увидев девчат, он быстро сунул пачку зеленых в конверт, а конверт – во внутренний карман смокинга.
– Ну что, приступим?! – потер руки, изображая энтузиазм, Баксов. – Давай сначала вот на этом роскошном диване.
Фраза прозвучала двусмысленно, и Надька презрительно хмыкнула.
– А что? Я совсем не против того, о чем сейчас твоя испорченная подруга подумала, – игриво пропел-проговорил Баксов, вихляющейся походкой приближаясь к Уле. – Вот интересно, а если бы нас с тобой за этим делом твои коллеги засняли, Габаритов весь бы номер под такую «клубничку» отдал или только половину?
– Слушай, давай делом заниматься, – сбросила руку Толика со своей груди Уля. – Мне еще всю ночь интервью с тобой делать, а поскольку ничего умного ты сам сказать не можешь, придется и вопросы, и ответы за тебя придумывать!
Перебранка длилась еще минут пять, после чего наконец начали работать. Сначала Надька сняла, как редактор отдела светской хроники Уля Асеева и поп-звезда Анатолий Баксов о чем-то душевно-доверительно беседуют, сидя на роскошном кожаном диване цвета спелой вишни. Массивные шкафы с книгами на заднем плане должны были навести читателя «Бытия» на мысль, что разговор носит глубокий и где-то даже философский характер. Затем герои фоторепортажа перешли в соединенный небольшой стеклянной галереей с библиотекой зимний сад. Там Толя взял в руки лейку, а Уля нагнулась над цветущей орхидеей. Получилось очень романтично, с намеком на более чем деловые отношения. Там же, в зимнем саду, стояло несколько стеклянных столиков с придвинутыми к ним стеклянными же стульями. Они опустились на гобеленовые подушки, любовно уложенные на прозрачные сиденья, взяли в руки пустые чашки из тонкого благородного фарфора.
«Вот козлы жмотные, – подумала Асеева, – могли бы, между прочим, если не ужин накрыть, то хотя бы кофе с пирожными принести».
«На место ставят, олигархи гребаные, – в свою очередь сделал вывод Баксов. – Дескать, мы ваше творчество любим и ценим, но ровно в границах, оговоренных гонораром. Скажи спасибо, что разрешили тебе здесь личную встречу провести, а кофе таскать тебе в зимний сад никто не нанимался».
Когда фотосессия была закончена, Толя, Уля и Надька в сопровождении того же охранника вышли на улицу. На сей раз секьюрити вел их не через подвал, а по коридорам, украшенным огромными старинными вазами, скульптурами и картинами и устланным коврами, больше напоминавшими весенний лондонский газон. Все-таки Баксов котировался в здешних кругах выше, нежели труженики СМИ.
Садясь в свой «мерс», «российский соловей» дал Уле наказ:
– Ты мне все-таки, перед тем как в газету ставить, интервью прочитай. А то опять насочиняешь выше крыши, а я оправдывайся, доказывай всем, что не верблюд.
– Когда это такое было, чтоб я сочиняла! – бросилась в атаку Уля, но, поймав насмешливый взгляд Баксова, махнула рукой и поплелась вслед за Надькой. Та из экономии всегда ездила на метро или, если повезет, на редакционной машине.
– Погоди, сейчас тачку поймаем, – крикнула ей вслед Уля. – Я тебя подброшу, крюк небольшой.
– Не-а, – отказалась Полетова. – Своих лишних денег у меня нет, а за твой счет не поеду. Принципы у меня.
– Мы бедные, но гордые, – огрызнулась Уля. – Ну и толкайся в своем вонючем метро…
– Ты представляешь, – пропустив мимо ушей колкость, пожаловалась Полетова. – На эту долбаную рок-тусовку Сеня Канкан приперся. Ветеран советского рока, мать его! Ну приперся и приперся, нам же лучше – есть хоть кого, кроме этих сопливых визгунов, фоткать. Я объектив на него навела, снимаю, а он вдруг прямо на меня попер. Подходит, за рукав хватает и говорит: «Не надо меня снимать, я не разрешаю!» Я рукав вырываю и говорю: «А хрена ли тогда сюда приперся? Сидел бы дома – там тебя никто бы в кадр не ловил!» А он молчит, глаза бешеные и опять – хвать меня за рукав. Ну ты знаешь, я девушка не из пугливых, и на местах военных конфликтов работала, и в заложниках побывала… В общем, развернулась я и локтем той руки, которую он вроде как блокировал, как врежу ему под ребра. И шепчу ему в ухо: «Ты со мной лучше не связывайся, я контуженая, убью, мне ничего не будет». Мигом отпустил. Вот только рукав вытянул, урод.