Шрифт:
Annotation
Рассказ третий
Уваротопулос Александер
Уваротопулос Александер
Проблема наблюдателя
Извилистые тела двух металлических змей, наколотых на бесконечный ряд
Или сто, когда тяжелые железные тела, обволакиваясь паром, пережигали в своих топках часы в километры, и когда ажурные конструкции из стянутого заклепками металла разрывали неплотную ткань городов.
А потом случилось то, что случается со всеми вещами, живущими много дольше века. И перерастающими свое предназначение. В бесчисленных разъездах, перегонах, отстойниках, сортировочных, депо возникает вдруг иной смысл. В их соединении заводится нечто особенное и странное, не имеющее названия в нашем дневном мире видимых предметов.
Оно подпитывается треском статического электричества, магнитофонными голосами в репродукторах вокзалов, искрами в тормозных колодках, стуком молотков обходчиков, нашими эмоциями, ожиданием и тревогой, надеждой и радостью, рваными поездными снами и грезами, но больше всего - незримой паутиной древних дорог, лежащих под горами щебенки и песка. Тех дорог, что среди бескрайних полей и лесов века назад вели к капищам и древним храмам, мимо погостов, по полям забытых битв, мимо разрушенных столиц истлевших царств, через омуты и туманы с бледными неверными ликами - то ли богов, то ли демонов...
Женщина докатила дорожную сумку, модель китайская большая дорожная, до проводницы, оттеснила в сторону вышедших освежиться двух мужчин из второго купе, - как айсберг вытесняет со своего пути мелкие глыбы, и начала суетливо рыться в сумке.
Явно челночница на вершине карьеры, подумалось Антону. Владелица двух ларьков и одного бутика напротив. Чем-то она похожа на Ваенгу. Такое же безвкусное постное лицо. Зычный базарный голос. И по закону пакости у нее билет в наше купе. До самой Москвы.
Антон дошел по перрону до своего окна, вернулся и застал челночницу на прежнем месте. Женщина пыталась вогнать длинную ручку в тело сумки. Китайская ручка сопротивлялась изо всех сил, но против русской женщины, имевшей дело с конями, избами и русскими мужиками, не устояла. С железным щелчком ручка села на место.
Челоночница выпрямилась, оглядела оттесненные ранее мелкие глыбы и встретилась взглядом с Антоном.
"Помочь?" - неожиданно для себя спросил тот. Он не собирался этого говорить, ибо такие женщины и помощь не совместимы. Мир галантности проскочен ими в погоне за житейскими благами. И любая попытка воспринимается как посягательство, домогательство и прочие мошенничества.
Женщина, не отрывая острого взгляда от Антона, после заминки кивнула.
Он втянул увестистую сумищу в вагон и вернулся на холодный перрон, под серое осеннее небо, с бесформенным туманом вместо неба и каплями начинающегося дождя.
Было тоскливо и тяжело, а холодный ветер, грозя близкими морозами, унимал близкую печаль, глушил ее чувствами озябшего тела. Там, в теплом купе, все вернется вновь - и понимание беспощадной несправедливости, и томительные тягучие часы с отрывками прошлого, повторяющимися вновь и вновь, так пусть же душе станет чуть легче хотя бы на пару минут...
Когда Антон вернулся, челночница, перебирая внутренности своей сумки, восседала на его месте. Как и было предсказано.
Черная дутая куртка, загнав одежду Антона в угол, гордо заполняла собой промежуток между стеной и верхней полкой.
Второе нижнее место занимал обстоятельный и говорливый Славик, в данный момент перегородивший своим животом коридор напротив расписания движения, поэтому выходило, что попутчице придется лезть наверх. А потом вниз. Задевая грузным телом все подряд.
Антон снова встретился глазами с женщиной.
– Ой, извините, - заторопилась та, - одну минутку.
– До конца едете?
– спросил Антон.
– До Москвы, - кивнула тетка, спешно затягивая молнию.
– Давайте тогда поменяемся, вам будет внизу удобнее.
Когда вернулся Славик, Антон уже лежал наверху, уткнувшись подбородком в подушку и следя, как за двойным полуовальным окном сливаются в одну полосу кусты, столбы и лужи.
– Хорошо идем, - удовлетворенно огласил Славик.
– График нагнали.
Он грузно впечатался в постель, заерзал, выбирая положение, отодвинул от края стола электронную книжку в кожаной черной обложке, поскреб начинающуюся лысину, а затем, давая выход кипучей энергии, вопросил:
– Может чайку забабахнуть?
Чаёк появился через десяток минут вместе с длинной проводницей, теперь в спортивной куртке поверх форменной рубашки. Вслед за чаем проводница положила на стол успевшую обветшать за пару часов "Тайны ХХ века".
– Спасибо за газету и приятного аппетита.
Она помедлила, а затем сказала, обращаясь к Вячеславу.
– Вообще-то, у нас ничего такого не бывает, как он пишет. Никакой мистики. Вот только рация иногда барахлит, это можно к мистике отнести? Сама включается и что-то балабонит, хотя в радиорубке все выключено. Причем ночью, зараза, когда только уснешь. Или вот входная дверь иногда открывается. Но это у нее замок сломан.
Вячеслав живо отхлебнул горячего чая, закивал согласно и заинтересованно.
– Что, неужели совсем ничего не бывает? Не поверю ни в жисть.