Проблемы комизма и смеха
Шрифт:
В настоящем издании предпринята попытка хотя бы частично устранить недостатки — нормализовать текст в соответствии со стандартными правилами русского языка (поправок сравнительно немного, и они не оговариваются), но без всякого покушения на авторское письмо, снабдить его вспомогательным научным аппаратом, отыскать и проверить цитаты из научных работ. Последняя, самая сложная задача, не доведена до конца: Пропп часто цитирует словно по памяти (иногда даже без указания автора, не говоря уж о сочинении) — в естественном для памяти превращении чужих слов. Наиболее явные из этих случаев приводятся ниже. Комментируемые места помечены в тексте звездочкой, не помеченные автором отсылки даются на массово доступные издания и переводы. В последнем случае в библиографическом списке приводится также иноязычный источник, которым, вероятно, пользовался автор. Когда же источник был недоступен, цитата осталась без проверки и без проверки сноски (хотя почти везде, где сноска дана и где проверена, она, не считая опечаток, верна).
В статье «Ритуальный смех в фольклоре», впервые опубликованной в 1939 г., порядок сносок приведен к тому же принципу.
С. 8 * Очевидно, эта глава писалась позже основного текста, где Пропп действительно ссылается на Белинского.
С. 15 * У Чернышевского — «простонародные игры». Кроме того связь у него иная: он говорит о комическом в его фарсовом виде и отсылает к
С. 103 * В отличие от варианта Проппа текст советского издания гласит: «Во всем, что вызывает веселый неудержимый смех, должно быть что-то нелепое» (а не «противное разуму»).
С. 103 **: «…Части смешного, т. е. чувственно созерцаемого бесконечного безрассудства». В этой версии и определяемое, и определяющее — другие понятия, нежели у Проппа.
С. 103 *** У Добролюбова иначе. Начало фразы: «Общего между трагедиею и комедиею то, что содержание обеих почерпывается из ненормального положения вещей… Но трагедия… изображает положения, зависящие от понятий внешних… Комедия выставляет на посмеяние» (а не на посрамление) и т. д.
С. 103 **** У Д.П. Николаева не так. Он соглашается с более широким, чем полагает Пропп, положением Добролюбова, но не согласен с его узким пониманием «Ревизора»: по Николаеву, городничий не столько глуп, сколько в «глупом положении» (Николаев, 129), что не значит еще — «социально-отрицательный тип», Впрочем, Николаев, как и Пропп в этом же абзаце, имеет в виду именно это последнее толкование.
С. 103 ***** Начало фразы: «Главное, что кое-что в глупости, нелогичности и т. д. выглядит сначала как благоразумие и продуманность, ибо комично…». Продолжение фразы так же шире пропповской версии.
С. 139 * Имеется в виду пассаж о единичном герое: «Отсюда возникает комическое противоречие… Дон-Кихот — это душа, которая в своем безумии вполне уверена в себе и своем деле; вернее, его сумасшествие в том и состоит, что он уверен и остается уверенным в себе и своем деле».
С. 156 * Видимо, Пропп пользовался следующим источником: Kanzler F.V. MueIIer. UnterhaItungen mit Goethe. Weimar, 1959.
С. 180 * Видимо, тут пересказ следующего места: «Феномен смеха означает таким образом всегда внезапное понимание несоответствия между таким понятием и мыслимым в нем реальным объектом» (Шопенгауэр, И, 181).
Учитывая контекст (там же и: I, 196) о вторичности «случайных наименований» для смеха, надо отметить, что понятие «реплика» не уместно.
С. 185 * Это замечание было высказано Белинским по поводу городничего из «Ревизора».
С. 191 * На самом деле Д.П. Николаев считает «социально-комическое» всего лишь важнее «элементарно-комического» для общества.
С. 192 * У З. Вулиса противопоставление сатиры и юмора начинается со с. 18, оборот на с. 13 противопоставляет шутника в жизни и профессионала, сатирика. «Схема комического явления» введена еще раньше (с. 11), и это понятие в другом своем контексте Пропп вполне одобрял (см. с. 145 данного издания).
С. 225 * У О.М. Фрейденберг: «…"смех", «улыбка» семантизируются сперва как новое сияние солнца…» Дальше речь идет о земледельческой «Семантике смеха». Это выпадение выделенного нами разрядкой слова и игнорирование дальнейшего существенно, если помнить, что все рассуждение Проппа о ритуальном смехе есть развернутый парафраз и приложение к сказке названного параграфа из книги Фрейденберг «Поэтика сюжета и жанра».
Ю. Рассказов
Ю. Рассказов
Проба смеха
Работа «Проблемы комизма и смеха» по теме, на первый взгляд, кажется совсем не типичной для Проппа. [38] На протяжении всей своей жизни он так или иначе занимался фольклором: широко известны его эмпирико-теоретические исследования о сказке, эпосе, обрядах. И вдруг — чистая теория, одна из общих категорий эстетики, пусть, по существующему представлению и не основная, — комическое. Однако это «вдруг» возникает только при поверхностном знакомстве с изысканиями Проппа.
38
По этой причине она практически никем не рассматривается как что-то серьезное и важное, о ней обычно стыдливо умалчивают.
Круг его занятий не ограничивался фольклором. Точнее, хоть и парадоксальнее сказать, что занимался он народным творчеством. И не столько теоретически, сколько практически. Сюда входят его увлечения древнерусским искусством (включая намерение написать книгу о древнерусской архитектуре), русской живописью (включая занятия фотографией), классической музыкой (как ценитель и пианист), литературой (как читатель-писатель автобиографических и дневниковых [39] опытов в прозе, а в стихах — на первом родном, немецком языке). Собственно, практическая частная погруженность во все эти виды творчества, так сказать, в свободное от основной работы и специальности время и делает его творцом народными, [40] в этих сферах анонимным и дописьменным. Другими словами, теоретически исследуя исторический социальный фольклор, практически он создает образцы со-временного индивидуального фольклора. [41] При этом очевидна тенденция: практическое творчество становится с течением времени теоретическим, грубо говоря, хобби переходит в исследование, умение — в знание, а знание — в познание. Способ этого перехода один — осознание, то есть индукции и сопровождающее ее обобщение.
39
Его способность Читателя видна в каждой книге, он исследует благодаря этой способности, правда вышколенной, играющей по правилам своей установки. Отчего же тогда возникает следующее верное наблюдение Б.Н. Путилова: «В авторе Дневника старости нет ничего от историка литературы, от ее исследователя. Он — читатель» (Живое наследие ученого // Русская литература, 1995, № 3, с. 234)?
40
учитывая, что сразу после революции и окончания университета он символически-коротко пережил основной начинающийся народный опыт — посидел в тюрьме и поработал братом милосердия, — его нормальную народную творческую силу вообще нельзя оспаривать.
41
Б.Н. Путилов о концепции фольклора, пропповской (и своей), которая трактовалась как «…творчество народных низов, т. е. ограничивая в социальном плане…как словесное художественное творчество (в наши дни оба эти ограничения подвергаются… пересмотру: мы готовы теперь рассматривать (фольклор как универсальное, не знающее социальных, профессиональных и иных границ явление традиционной культуры, отнюдь не замыкающееся
Нетрудно заметить, что каждая новая работа Проппа переходит к новой ступени индукции. От логической структуры («морфологии», «композиции») волшебной сказки к историческим корням (т. е. к ритуальным прообразам ее основных образов — не только композиционных), далее — от ритуальных прообразов сказки к систематическо-му циклу обрядов. Параллельно с этим, чисто индуктивньви, эмпирическим движением к основам форм, в глубь содержания, совершается расширение — захватываются другие фольклорные жанры, сначала — эпос (чисто экстенсивно, без ясного сознания, что расширение должно быть обобщением содержания), [42] и вырабатываются наметки теории жанров, костяк «Поэтики фольклора». Совершенно логично и завершение: систематизирующая работа о познании (от собирания до тол-кования), структуре, исторических образах и идейном содержании, бытовании, или творении, сказки — модель, «теория» эмпирического предмета («Русская сказка»), и параллельное с ней эмпирическое описание эстетико-психологических, «теоретических» корней всех жанров словесности, то есть чувства комического, костяка идейного содержания. Как видим, одна сторона есть расширяющаяся систематизация единственного предмета, возможная благодаря переходу ко все более широкому основанию, [43] другая — исследование все более широкого основания, возможное благодаря отвлечению от конкретных предметов. Но в любом случае это философия задом наперед: к сущности он под-ходит в конце, точнее, натыкается на нее опытным путем.
42
К.В. Чистов: «Предполагалось, что подход к проблеме будет сходным с выработанным уже на материале русской сказки… Однако вся книга… стала исследованием о русском героическом эпосе» (Пропп — исследователь русской сказки // В. Я. Пропп. Русская сказка, Л, 1984, с. 17–18). Автор имеет в виду — исследованием содержания.
43
Половины дела, прямо противоположным образом увязывая аспекты этой половины, касается Б.Н. Путилов: «Его методические поиски шли в двух направлениях… — выявление закономерностей фольклорного творчества на разных его уровнях и объяснение на основе этих закономерностей художественного содержания фольклора» (Типологические исследования по фольклору. М., 1975, с. 14).
Важно, что Пропп очень хорошо осознавал только первую часть, индукцию, без конца описывая ее как метод своего исследования. [44] И в этом исследовании он действительно мастер — мастер сбора и обработки фактов, мастер каталога, школьной систематизации, проведенной с немецкой педантичностью, мастер того, что немцы любят называть пропедевтикой, введением, подготавливающим настоящее изучение, теорию. В этом деле и требуется то, чем Пропп как раз и обладал: простота, доходчивость, наглядность, арифметическая посчитан-ность предмета — свойства, провоцирующие читателей-учеников на очередной естественный шаг, на собственное обобщение, на теорию. Это и есть главная причина последующей популярности Проппа [45] у русской семиотической школы и особенно у западных структуралистов, все сводящих к простым схемам, [46] а науку — к обнаружению заданных схем в конкретном явлении. По сути же, ни к какому формализму и структурализму исследования Проппа относить нельзя. Он руководствуется одним крепким здравым смыслом, [47] способным все поименовать, маркировать, разложить по полочкам, наконец, в целях наглядности и экономии исследовательских усилий — формализовать систему, то есть сгруппированные факты заменить понятиями, а понятия— символами, знаками. Во всем этом нет никакого специфического структурализма и семиотики (к сожалению, они сами обычно сводят себя к этому). В противном случае и того, кто первым придумал числа, а Аристотеля уж подавно, нужно считать структуралистом. В работах о сказке Пропп всегда занят описанием и систематизацией совершенно конкретного эмпирического материала, и назвать эти работы теорией сказки [48] — совершенно неправомочная подмена действительных существенных заслуг ложными. Приняв грамматическую (морфологическую) аналогию как композицию сказки (дав теорию композиции), Пропп занимается конструированием генетических связей в области фольклора, то есть на основе правильно прочитанных текстов выводит условия их возникновения.
44
Для сравнения со сказанным мною — из пропповскнх возражении ЛевиСтросу: «Если «Морфология» составляет как бы первый том большого исследования, а Исторические корни второй, то литературная критика могла бы составить третий том. Только после изучения формальной системы сказки и определения ее исторических корней окажется возможным объективно и научно раскрыть заложенный в сказке интереснейший и весьма значительный мир народной философии и народной морали в их историческом развитии. В этом отношении сказка показала бы слоистое строение, наподобие слоям геологических отложений» (Ссылки на Проппа по предыдущим томам данного Собрания трудов: Поэтика фольклора. М., 1998, с. 225).
45
Естественно, самой популярной стала первая книга — наиболее простая и формализованная классификация материала. С.Ю. Неклюдов все видит прямо наоборот: «Результаты первого, как бы подготовительного анализа настолько превысили результаты основного этапа, что с Морфологией сказки оказались несовместимыми другие работы Проппа» (Пропп и «Морфология сказки» // Живая старина, 1995, № 3, с. 29).
46
Любопытно, что уже Леви-Строс, отрицая ценность «Морфологии сказки», по-своему провоцируется ею на теорию. Это видит и Пропп: «Я абстрагирую от материала, проф. Леви-Строс абстрагирует мои абстракции» (Поэтика… с. 221). 0 том, как другие люди выводят свои теории из Проппа, см. работы А. В. Рафаевой (хотя бы в предыдущем томе этого Собрания, в комментариях к «Морфологии…»).
47
«Леви-Строс… не понял моего совершенно эмпирического конкретного детализированного исследования» (Поэтика, с. 217).
48
Прежде всего это не могли первые читатели (а Леви-Строс — как осознавший это читатель), не видя теории в элементарных наблюдениях, типовых в то время. О массовости подхода Проппа см. указ. соч. К.В. Чистова (с. 10–11), частично — у Е.М. Мелетинского в его статье к «Морфологии сказки»