Проблеск истины
Шрифт:
– Если бы еще не перевирали…
– Брат, разреши мне выпить.
– Наливай, только чтоб я не видел.
– Твое здоровье! – сказал он и выбрал канадский джин вместо «Гордона», к моему немалому облегчению. – Ты должен меня простить, брат. Я всю жизнь прожил с бванами. Рассказать еще, или ты устал от меня?
– Кое от чего устал, кое-что еще интересно. Расскажи про историю Шамбы.
– Я немного знаю, они ведь камба, а я масай, что само по себе о многом говорит. Будь это нормальная шамба, разве смог бы я там жить? Они все ненормальные, брат, ты и сам видишь. Непонятно, зачем они сюда пришли. Это же так далеко от земли камба. Даже племенного закона
– Об этом тоже поговорим, только не сейчас.
– Хотелось бы, брат, ибо ситуация скверная. Ты прав, нужен отдельный разговор. Слушай же, что я скажу тебе про Шамбу. Помнишь, ты приехал туда рано утром и через меня гневно говорил про постыдную нгому, когда гуляли целую ночь и все до единого перепились? Люди говорят, ты был так зол, что у тебя в глазах стояли огненные виселицы. Только один воин ничего не понимал, он с ночи был пьян, поэтому его отнесли к горному ручью и держали в ледяной воде, пока не протрезвел. Он все понял и в тот же день пешком через перевал ушел в соседний округ. А ты говоришь, закон. Единственный закон, который они признают, – это ты.
– Да, Шамба небольшая, но очень живописная… Ты знаешь, кто продал им сахар? Из которого сварили пиво для той нгомы?
– Не знаю, но могу узнать.
– А я знаю.
И я сообщил ему то, что он и сам прекрасно знал. Сердиться не стоило: в конце концов, он был по жизни стукачом, и его поезд ушел много лет назад. Не исключено, что виноваты были белые люди, хотя он во всем винил сомалийскую жену. На периферии его драматических рассказов то и дело мелькала фигура весьма известного бваны, благородного лорда и большого друга масайского народа, юным представителям которого он, если верить Стукачу, оказывал покровительство весьма определенного свойства. Этот бвана, по словам Стукача, его и погубил. Никто доподлинно не знал, где в этих рассказах правда, а где вымысел, однако всякий раз, когда Стукач поминал благородного лорда, в его голосе звучала взрывоопасная смесь обожания и горечи, и над многими мутными местами его судьбы рассеивался туман. Лично я, правда, ни от кого не слышал, чтобы выдающийся и во всех отношениях достойный бвана имел склонность к налаживанию культурных связей нетрадиционным способом, поэтому к удивительным историям Стукача относился с известной долей недоверия.
– Злые языки любят рассказывать небылицы, – рассуждал тем временем Стукач, чья потребность стучать обострилась после канадского джина. – Утверждают, будто я агент мау-мау, и в это легко будет поверить после всего, что я тебе наговорил про любовь через задние ворота. Не слушай их, брат! Я белых людей безмерно уважаю и почитаю за образец. Жаль, все великие бваны уже мертвы, за исключением одного или двух, да и мне уже поздно начинать новую жизнь. Но от одной мысли о великих мертвых бванах мне хочется измениться, стать лучше и добрее… Еще можно?
– Последнюю, в качестве лекарства.
При слове «лекарство» Стукач заметно оживился. У него было симпатичное, даже отчасти благородное лицо, в рисунке морщин которого читались и легкий нрав, и щедрость, и здоровая склонность к кутежу. Такое лицо никак нельзя было назвать аскетичным или мученическим. Это было лицо далеко не самого худшего представителя масаи, которого погубили порочные бваны и сомалийская жена; он жил на птичьих правах в забытой Богом деревеньке камба, играя сомнительную роль покровителя бедной вдовы и за восемьдесят шесть шиллингов в месяц предавая всех, кого только можно. Красивое, жизнерадостное, слегка потасканное
– Брат, такие лекарства просто обязаны существовать. Иначе зачем бы доктор с голландской фамилией писал о них в столь уважаемом печатном органе, как «Ридерз дайджест»?
– Они существуют, только у меня их нет. Могу попросить, чтобы прислали.
– Брат, твоя девушка – с ней все очень, очень серьезно.
– Еще раз поднимешь эту тему, буду считать тебя дураком. Повторяешь одно и то же, как все пьяные.
– Я откланяюсь, с твоего позволения.
– Ступай, брат. Обещаю, что пришлю тебе лекарство. А ты раскопай что-нибудь интересное из истории Шамбы.
– Что-нибудь кому-нибудь передать?
– Ничего.
Я не переставал удивляться, что Стукач мой ровесник. Родились мы, правда, не в один год, но достаточно близко, и это удручало, конечно. Зато у меня была жена, которую я любил, и она меня тоже любила, и прощала мои ошибки, и назвала местную девчонку моей невестой, и терпела мои выкрутасы, потому что по большому счету я был неплохим мужем, а она была великодушной, доброй и деликатной женщиной и хотела, чтобы я узнал об этой стране больше, чем мне было положено по праву. Из каждого дня мы выкраивали для себя несколько счастливых часов, и каждая ночь была нашей безраздельно; сейчас, лежа рядом под москитной сеткой и глядя через открытый полог палатки на мерцающие угли костра, над которыми танцевала роскошная чернота африканской ночи, то отлетая, когда ветер тормошил уснувшее пламя, то наваливаясь вновь, – мы были вполне счастливы.
– Везет же нам, – говорила Мэри. – Я так люблю Африку! Не могу представить, что когда-то придется уезжать.
Ночь выдалась прохладной, с вершины тянуло ветерком; под теплым одеялом было уютно. Начинался обычный для этого часа концерт: сперва подала голос первая гиена, затем вступили ее подруги. Улыбаясь, мы отслеживали движение хора по периметру лагеря – до того места, где рядом с кухней висело на дереве мясо. Гиены не могли его достать, но продолжали обсуждать варианты.
– Если ты умрешь, – шептала Мэри, – а мне не повезет и я останусь жить, и меня спросят, что мне запомнилось лучше всего, я скажу: с ним было просторно в одной кровати. В самом деле, дорогой, куда ты помещаешься?
– Да вот, на краешке. Здесь еще много места.
– В холодную ночь мы вдвоем запросто поместимся в такой кровати, где и одному тесно.
– Верно, ночь должна быть холодной.
– Хочешь, задержимся здесь до весны?
– Почему бы нет? Если денег хватит…
Через ночь прокатился глухой удар львиного кашля: зверь вышел охотиться на поляну возле реки.
– Ш-ш-ш! Слышишь? – шепнула Мэри. – Обними меня крепче и слушай… Он вернулся.
– Не факт, что это он.
– Меня не обманешь. Я его столько раз слышала. Он вернулся из маньятты, где зарезал двух коров. Арап Майна знал, что он вернется.
Мы слушали, как раскаты львиного рыка перемещаются через луг в направлении взлетной полосы.
– Утром разберемся, – сказал я. – Мы с Нгуи знаем его следы.
– Я тоже.
– Ладно, сама разберешься.
– Ну что ты сразу. Я только хотела сказать, что знаю его следы.
– Огромные такие… – У меня слипались глаза, и я подумал, что если завтра утром мы выйдем на льва, сейчас надо хорошенько выспаться. Мы с Мэри достаточно давно знали друг друга, и были ситуации, когда она могла читать мои мысли.