Пробуждение Дениса Анатольевича
Шрифт:
— Доброе утро, Болеслав Янович! — Я почти ласково приобнял чудовище за талию и приветственно похлопал его по спине, туго обтянутой блестящим пиджаком крокодильей расцветки.
Потоцкий был прекрасным подтверждением моих мыслей о меньшем зле. Поляка-альбиноса не любил никто, кроме — как шептались в кулуарах — самой младшей дочери самого первого президента России. Да и она, утверждали те же компетентные источники, довольно быстро к нему охладела. Тем не менее Болеслав уже лет двадцать был важнейшим участником новой истории страны.
По официальной версии, до 1991 года он служил рядовым учителем чистописания
Болеслав был непотопляем и неуничтожим. Периодически его объявляли козлом отпущения (дабы прикрыть от рядовых граждан подлинных козлов), но ни разу управляемый народный гнев не стер его в порошок. Его именем называли самых шелудивых псов, его фамилию щелкоперы рифмовали с «Троцким», его чучело сжигали на сотнях профсоюзных митингах, его лицо было на мишенях в каждом втором ярмарочном тире, а он чихать хотел на ярость масс.
Однажды на его служебную дачу в Журавлево свалилась новая отечественная вакуумная авиабомба, как бы по халатности выпавшая из как бы случайно открывшегося бомболюка сверхзвукового Ту-160, который пронесся над дачным поселком на бреющем полете. Бомба угодила в черепичную крышу, насквозь прошила чердак, оба этажа, остановилась в подвале и позорно не взорвалась. И все потому, изощрялись потом кремлевские шутники, что военную промышленность в России реформировал не Потоцкий.
На всех постах, куда мобилизовывали Болеслава, он шел по головам, драл с работников по десять шкур, давил, как танк, но был, черт возьми, едва ли не единственным, кто всегда давал быстрый результат. Никто уже не помнит, сколько раз его назначали и переназначали на должности, ни одна из которой не была синекурой. Из администрации президента его перебрасывали в правительство, кидали на амбразуру сельского хозяйства, затыкали им дыру в легкой промышленности, укрепляли им связь и медицину, и, думаю, если бы кому-то пришла в голову фантазия отправить его на галеры российского автопрома, то вскоре наши легковушки… нет, не смогли бы еще конкурировать с импортными, но хотя бы уже не разваливались на полпути от завода-изготовителя до магазина.
Не поручусь, что Болеслав совсем уж не крал (кто, скажите, в России не вор?), однако он был не мелочен и не тырил по-глупому. Его могли обозвать Антихристом, но вот в краже кремлевских ложек его — и это я помню точно! — уж никто ни разу не обвинял.
Теперь ему, выходит, подыскали очередную сферу деятельности. Может, это я ее и подыскал? Не буду вдаваться в подробности. Все равно я так и не знаю, какого рожна вообще сюда приехал.
— Как поживают наши био… гм… биотехнологии? — для порядка осведомился я. — Надеюсь, развиваются по нарастающей?
— С каждым днем все биологичней и технологичней, — заверил меня Потоцкий. — Сейчас сами увидите наши разработки. Прошу!
Он увлек меня по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Вся моя свита — десяток секьюрити, Вова-референт, еще несколько Вов из обслуги, придворный фотограф и строгий немой полковник ВВС с ядерным чемоданчиком — гуськом потянулась следом.
Потоцкого
В первом корпусе мне продемонстрировали материал-хамелеон. Самая обычная на вид тряпка, помещенная на испытательный стенд, на моих глазах меняла не только цвет и упругость, но форму и плотность: то ее можно было протащить сквозь игольное ушко, словно тончайший шелк, а то вдруг лоскут разрастался вширь и деревенел, как подмороженный, после чего электрокувалда выбивала из него искры. Потоцкий улыбался, размахивал руками, сыпал цифрами, разливался соловьем про изменения каких-то там биомеханических свойств клеточных мембран, про одежду ближайшего будущего. Он предрекал неминуемо скорый закат традиционных швейных отраслей, поскольку, мол, изделия из нетканых тканей перестанут шить обычным способом и начнут сразу выращивать, как парниковые огурцы, или выпекать, как свежие булочки.
Под конец своей речи Болеслав, извинившись, снял с себя пиджак крокодилового цвета и спросил, не разрешу ли я кому-то из президентской свиты попытаться этот пиджак разорвать. Я кивнул и кликнул добровольца. Желающих безнаказанно попортить гардероб самому Потоцкому нашлось целых пятеро, включая референта Вову; даже на бесстрастном лице немого полковника промелькнула тень сожаления о том, что чувство долга и ядерный чемоданчик не позволяет ему поучаствовать в благом деле.
Впрочем, как я и подозревал, все попытки мощных лосей-секьюрити и референта завершились безрезультатно: одежда, раздираемая на части, осталась целехонькой. Потоцкий надел пиджак обратно, самодовольно усмехнулся и предложил: «Продолжим осмотр!»
Во втором корпусе было тоже интересно, хотя внешне и не так эффектно. Там, как я понял, занимались утилизацией мусора и разрабатывали системы биологической очистки промышленных стоков. Болеслав азартно приплясывал возле перегонных кубов с манометрами, подкручивал какие-то разноцветные рычажки и ежеминутно менял отработанные бумажные фильтры на свежие. Традиционные химико-механические системы, представленные здесь же для контраста, делали свое дело медленно, с неприятным скворчанием и, несмотря на вентиляцию, заметно подванивали. Новейшие биоконструкции, которые располагались чуть поодаль, были раз в десять мельче, работали бесшумно и не пахли ничем.
Меня умеренно мутило, а Потоцкий распинался про невиданные возможности генетически модифицированных микроорганизмов. Он божился, что через год-два ответственность за очистку даже безупречной с виду речной воды (видите на фильтре, сколько в ней грязи!) возьмут на себя во-о-о-от такие (взгляните сюда, в микроскоп!) крошечные пылевые клещи-сапрофиты — почти те же, что водятся в обычных матрацах, но видоизмененные в соответствии с новой программой. Слой жирной грязи на фильтрах выглядел гадко, клещи-избавители при сильно увеличении — еще гаже, и, кабы не постукиванье у меня в голове, я бы, наверное, испытал некоторое удовлетворение от того, что в России еще одна мерзость будет эффективно бороться с другой.