Пробуждение Посейдона
Шрифт:
По мере того как увеличивалось сопротивление воздуха, увеличивались и силы торможения. Нагрузка превысила одно g, достигла полутора - сила, которую они испытали бы на поверхности Посейдона, тяжелая, но терпимая, - а затем поднялась до двух g. Кану осмеливался надеяться, что там ситуация выровняется, избавив Восставших от новых трудностей, но стрелка все еще ползла вверх. Два с половиной, потом три.
Он откинулся на спинку сиденья, чтобы обратиться к ним.
– Это не может продолжаться слишком долго. Держись изо всех сил.
– Все еще карабкаюсь, - сказала Нисса.
При четырех g Кану мог только дышать. Его взгляд на приборы и их показания затуманился, когда темнота подкралась к краям его поля зрения. Даже сквозь слои его костюма кресло казалось сделанным из ножей.
Прошла минута, может быть, две, и он почувствовал облегчение. Полет выровнялся, и гравитационная нагрузка плавно снизилась до полутора. Без предупреждения автоматические жалюзи снова поднялись, и голубой свет чужого мира ударил Кану в глаза. Сейчас они находились в нижних слоях атмосферы, все еще снижаясь, но уже под некоторым аэродинамическим контролем. Верхняя половина неба оставалась очень темной, пурпурная, переходящая в бархатно-черную беззвездную, но с каждым километром, который они преодолевали, синева становилась все непрозрачнее. Посейдон был огромным миром по сравнению с Землей, да и вообще с любой планетой, с которой непосредственно сталкивался Кану. Огромный и горячий, несмотря на прохладу своего солнца. Это поверхностное тепло заставляло его атмосферу раздуваться, как буханка хлеба, распространяя ее все выше в космос. Но гравитация на его поверхности также была выше, что ревниво притягивало атмосферу ближе к земле, противодействуя эффекту повышенной температуры. Конечным результатом было то, что атмосфера разрежалась с высотой, очень напоминая воздух на Земле, причем почти вся она была сжата в слой толщиной менее ста километров.
Теперь они находились в нижней четверти этого слоя, и крылья "Ноя" становились все более эффективными. Они почти летели. Кану знал, что их трудности еще далеки от завершения, но то, что они зашли так далеко, было благословением, и он поклялся не быть неблагодарным за это.
– Отличная работа.
– Спасибо вам. Но нас изрядно побило.
– Нисса обратила его внимание на множество предупреждающих символов на консоли.
– Мы вошли жестче и горячее, чем кто-либо когда-либо предполагал.
Кану был уверен, что воздух в кабине стал теплее, чем был до того, как они вошли в атмосферу.
– Но мы все еще здесь, так что ущерб не может быть слишком велик, не так ли?
– Я думаю, корпус местами изрядно покорежен. Ты говоришь, эта штука предназначена для плавания?
– Я так понимаю.
– Тогда будем надеяться, что у нас мало дыр.
Теперь поездка была плавной, гравитационная нагрузка исходила от Посейдона, а не от их собственного замедления. Он отстегнулся, желая проверить, как там танторы. Он двигался осторожно, чувствуя себя так, словно нес на спине по крайней мере вес собственного тела.
В одно мгновение его мир стал белым, белым, переходящим в розовый по краям, там, где он проникал через иллюминаторы посадочного модуля. Теперь очертания окон были точными негативами самих себя, выжженными на его сетчатке, как клейма.
– Что...
– начал он говорить.
– "Ледокол", - сказал Свифт с обезоруживающим хладнокровием.
– Должно быть, взорвалось ядро Чибеса.
– Ты знал, что так будет?
– Такая возможность всегда существовала.
– Тогда ты мог бы упомянуть об этом!
– Кану продвинулся дальше по каюте. Его зрение медленно прояснялось, остаточные изображения исчезали - они не подверглись полному и прямому воздействию взрыва, но это было достаточно плохо. Подойдя к окну, он уставился на изгиб моря внизу, такой гладкий и безупречный, что его можно было бы выточить из слитка твердого синего металла. Он наблюдал, как линия скользит по этой безупречности, демаркационная линия, двигаясь невероятно быстро, превращая сияющее море в кожистую текстуру там, где она проходила.
– Нисса! Ударная волна! Сильно накренись. Подставь под удар свое брюхо. Когда эта волна обрушится...
Она уже начала поворачивать их, предвидя именно это, и Кану схватился за поручень на потолке, когда "Ной" резко накренился. Он наблюдал, как Восставшие раскачиваются в своих гамаках - слоновьи массы являли собой демонстрацию чистой ньютоновской механики.
Пришла ударная волна. Кану приготовился к этому, но все равно его сбило с ног и отбросило к противоположной стене. Его костюм поглотил худшую часть удара, но удар все равно был достаточно сильным, чтобы выбить дыхание из его легких. Он был слишком ошеломлен, чтобы понять, ушибся он или нет. Но как бы неприятно это ни было для него, для Восставших, должно быть, было еще хуже. Их гамаки были предназначены для того, чтобы выдерживать длительные нагрузки, а не внезапные толчки.
– Нисса?
– позвал он.
– Выравниваюсь. Полагаю, худшее мы уже пережили.
– Какие-нибудь повреждения?
– Сколько у тебя времени, водяной? Что бы ни было не так с нами раньше, это не помогло.
– Но мы все еще летим.
– Равномерно снижаясь, около пятисот метров в минуту. Нам следовало взять с собой "Наступление ночи", а не этот едва летающий кирпич.
– Мы все еще можем подобраться поближе к этому колесу?
– Зависит от твоего определения "близко".
– Мы можем пересечь воду, если понадобится. Там есть плоты - достаточно большие для всех нас.
– Лучше бы им так и быть. Мы сейчас садимся у колеса - возможно, это наш единственный шанс хорошенько осмотреться, прежде чем мы плюхнемся. Ты хочешь это увидеть?
– Больше всего на свете. Я буду там через минуту.
Он добрался до Восставших. Он опустился на колени рядом с Дакотой, обрадовавшись, когда ее глаза с розовым ободком встретились с его глазами.
– Я думаю, самое худшее мы уже пережили. "Ледокол" взорвался, и мы попали под ударную волну. Но, кроме приводнения, мы не должны ударяться ни о что, с чем вы не сможете справиться. С тобой все в порядке?
– Я всегда была самой выносливой из нас, Кану. Гектор жив, хотя и слаб. Но Лукас погрузился в Воспоминания.
Хватило одного взгляда, чтобы подтвердить эту новость. Гектор выглядел сонным, но его взгляд все еще следил за Кану, и подергивание хобота сигнализировало о присутствии жизни. Глаза другого Восставшего были открыты, но совершенно невидящие. Кану уставился на гористую выпуклость его грудной клетки. Она оставалась неподвижной, как скала.
– Мне очень жаль.
– Мы сильнее вас во многих отношениях, но в то же время слабее в других. Как далеко мы от моря?
– Уже довольно близко. Когда мы шлепнемся... что ж, я сделаю для всех, что смогу. Лучше оставайся в гамаке, пока мы не доберемся до воды.
– Я так и сделаю.
Кану снова выглянул в окно. Воды, взъерошенные ударной волной, возвращались к своей прежней неподвижности. Он попытался оценить их высоту по чеканной фактуре верхушек волн, но это было невозможно. И там, внизу, не было ничего, ни камня, ни живого существа, никаких следов человеческого присутствия, которые давали бы хоть малейший намек на масштаб.