Проданная сводным братьям
Шрифт:
— Ты единственный ублюдок, который когда-либо понадобится этой семье.
Он недовольно хмыкает. Интересно, что бы он сказал, если бы я рассказал ему о Хонор, но я не буду. Я разговариваю со старым сукиным сыном только тогда, когда это необходимо, и ему доставит удовольствие услышать, что у неё такие неприятности, что она вынуждена продавать себя. Он довольно часто называл её маму шлюхой.
Но мне это тоже нравится, так разве это делает меня чем-то лучше него?
Блядь.
— Что ж, теперь ты здесь, и мы оба не спим, так что иди посмотри на это, чтобы завтра мы оба были готовы. Если ты достаточно
Я устраиваюсь на своём стуле, готовясь к ночи обмена колкостями и надеясь, что он найдёт в себе силы разозлиться и ударит первым.
Выдаю желаемое за действительное.
Но если он это сделает, то, чёрт возьми, последним ударю я.
***
Моё настроение всё ещё было мрачным, когда следующим вечером я оказался у входа в клуб «Скарлет». Даже мысли о том, что нас ждёт Хонор, недостаточно, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту, но я подозреваю, что к концу вечера я почувствую себя лучше, если буду обращаться с ней так, как она того заслуживает.
— С папой мы тоже иногда справляемся, — говорит Нейт. Как бы я ни старалась это скрыть, они с Лайлом знают меня слишком хорошо.
Точно так же, как я знаю, что они не могут. Они никогда этого не делали, и, хотя я принимал на себя основную тяжесть, когда мы были маленькими, сейчас это по-прежнему моя работа. Я всегда буду делать всё возможное, чтобы оградить их от худшего в отце. Нет смысла всем нам страдать.
— Всё в порядке, — вру я.
И всё же, когда мы входим, я чувствую, как расслабляются мои плечи. Когда лифт качается, а мой желудок сжимается при подъёме, кажется, что моё тело знает, куда мы направляемся. Мы приближаемся к концу, и мне становится легче выбросить из головы нашу никудышную семейную жизнь.
Возможно, нам стоит оставить Хонор при себе, просто по этой причине. Мы могли бы платить ей больше. Если у нас чего-то и хватает, так это денег. Разве Виктория не гордилась бы тогда своей маленькой дочерью? Шлюха для братьев Астон.
Где Виктория? Судя по тому, как она всегда заботилась о Хонор, можно подумать, что она всё ещё присматривает за ней.
Я останавливаюсь перед комнатой двадцать восемь. Если Хонор выполнила свои инструкции, она ждёт нас внутри. Обнажённая. Стоящая на коленях. Ослеплённая. От этой мысли у меня натягиваются штаны.
Я открываю дверь.
Зрелище её стройной фигуры на полу, лицом к кровати, с шёлковым галстуком, повязанным вокруг лица, — это самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видел в своей жизни. Резкий вздох Лайла говорит о том, что я не одинок.
Её задница в форме перевернутого сердечка напоминает мне о нашем первом разе вместе. Даже когда она опускает руки, видны выпуклости её тяжёлых сисек. Я хочу держать её за них, когда буду трахать ее в раскорячку. Я хочу погрызть их, погружая свой член в её задницу. Я хочу почувствовать, как она сжимается вокруг
И самое замечательное во всём этом то, что она согласилась позволить нам всё это сделать. Она тоже этого хочет, может быть, даже больше, чем ей это нужно.
Я взвешиваю в руках пучок гладких красных верёвок, уже планируя, куда их прикрепить и как связать её. Я не могу вернуть все те годы, что прошли с тех пор, как они с Викторией оставили нас гнить с нашим паршивым отцом, но я могу дать ей почувствовать, насколько мрачно и безнадежно это было.
— Привет, Хонор. Я надеюсь, ты готова к нам. Ради твоего же блага.
9. Охваченная огнём
Хонор
Я никогда не думала, что могу чувствовать себя настолько оторванной от собственного сознания. Когда Килиан, Нейт и Лайл прикасаются ко мне, слово «нет» с лёгкостью срывается с моих губ.
«Ты можешь притвориться, что мы незнакомы, — сказал Килиан. — Ты можешь притвориться, что ненавидишь то, что мы с тобой делаем, если тебе от этого станет легче».
Мне также не легче от этой мысли. Мы не чужие люди, и, как бы я ни старалась, я не могу ненавидеть ничего в том, что мы вместе.
Я чувствую себя живой так, как никогда не могла себе представить.
И я не могу понять, что значит хотеть отрицать их или бороться с ними, когда я желаю противоположного.
Что это значит — испытывать трепет от того, как они удерживают меня, вздрагивать от пут на запястьях, умолять их остановиться, но мысленно молиться, чтобы они продолжали?
Каждое прикосновение кажется запретным. Каждый момент, когда мы занимаемся этим, опасен и неправилен, но в то же время и верен, и это пульсирует во мне, как грохот перед бурей. Это первобытно и по животному — желать, чтобы мужчины подчинили тебя себе. Это незаконно — говорить им «нет» и воображать, что они меня оскорбляют, а потом радоваться, когда они игнорируют все мои протесты.
Прикосновение грубых пальцев к моей плоти или боль от их укусов приближают меня к освобождению. Резкого голоса Килиана в моём ухе, когда его братья овладевают моим телом, достаточно, чтобы вывести меня из себя.
Я чувствую, что потеряла представление о том, кто я такая и для чего всё это затевается. Удовольствие не входило в мои планы. Раскрытие глубин моих собственных сексуальных пристрастий не входило в мои планы.
Всё запутано, моё сердце туго стянуто верёвками из прошлого и настоящего, так же как мои ноги привязаны к кровати.
Они выглядят совсем по-другому, но я всё ещё вижу намёки на прошлое. Глаза Килиана, которые всегда были внимательными, по-прежнему похожи на бездонные озёра кристально чистой воды. Волосы Нейта немного темнее, чем у блондина из детства, но у них всё та же мягкая волна. У Лайла такие же длинные ресницы, которые обрамляют его угольно-чёрный взгляд и подчеркивают скулы. Я ищу что-то знакомое, хотя мне больно это находить.
— Хонор, — шепчет Лайл, зарываясь лицом мне между ног, его язык дразнит меня до безумия, и когда он доводит меня до оргазма, я вспоминаю, как мы бежали с ним рука об руку с холма, когда мы были детьми, и смеялись так сильно, что чуть не теряли сознание.