Продавец лошадей

Грэм Уинстон

Карен, уставшая после напряжённого вечера, решительно оспаривала его мнение. По её словам, публика состояла исключительно из придурков и недоумков — смеялись не в тех местах и не встретили аплодисментами её монолог в конце третьего акта. Она заявила, что устала от всего, связанного со сценой, от бродячей жизни, отсутствия приличной публики, от напрасной траты ораторского таланта перед глупой деревенщиной, от того, что иногда бывает нечего есть. И она с такой же охотой связалась бы с передвижной ярмаркой или зверинцем, как плясала бы под дудку тех,

кто приходит на их представления.

— Тише, тише, цыплёночек, — произнёс Отвэй, набив полный рот пирога с крольчатиной. — Этакое ворчание тебя не красит. У нас нынче удачное время, а ты кривишь ротик, словно полумесяц перед дождём. Скверно быть недовольной успехом. Ты же знаешь, за одну ночь не стать миссис Сиддонс.

— Да ни за ночь, и никогда, если я останусь в этих диких местах, среди олова и грубиянов. Кто меня здесь увидит, кто здесь знает, что такое актёрское мастерство?

— Я, например, — усмехнулся Таппер, — и тебе ещё есть чему поучиться, даже у таких старых развалин, как мы.

Карен поднялась, не обращая внимания на эти слова. Она зевнула с наигранной грацией, зная, что кучка местных, ещё толпящихся в дальнем конце навеса, наблюдает за ужинающими актёрами, как за ярмарочными медведями.

— Жарко здесь. Я такую затхлость терпеть не могу. Портит весь аппетит.

— Ну конечно, — ехидно продолжил Таппер, — нашу маленькую акстриску можно не учить прочим видам искусства. Например, с самым честным видом красть деньги. Или жульничать с двойкой, когда у тебя есть девятка. Или заставлять других делать то, что ты хочешь. В общем, всем женским штучкам. Тут с тобой никто и не сравнится. Только, может, ты в очередной раз споткнёшься...

— Заткнись! — Карен рванулась к нему и едва не схватила нож со стола, но Отвэй поймал её за руку и встал между ними. — И ты тоже на его стороне! — прошипела она. — Отвяжись, старая ты свинья.

Она развернулась и выскочила из сарая, а вслед ей несся хохот Таппера.

На улице почти стемнело, спускалась ночь, но не такая чудесная, как предыдущая. Слабый ветер метался между навесами, горами щебня и каменным сараем для насоса. В паре сотен ярдов лязгали, стучали и стрекотали два самых крупных насоса — их удары, заставлявшие пламя свечей дрожать, ощущались на протяжении всего представления. А за ними теперь можно слышался более далекий стук и скрежет, в долине Сола. Тут и там горели огни над шахтами, но все вокруг казалось Карен враждебным, а больше всего раздражал ветер. Дрожа, она подтянула повыше ворот тонкого платья на шее. За спиной метнулась тень.

Она отскочила, как испуганный жеребёнок, готовый броситься прочь. Но помедлила — что-то напомнило прошлую ночь.

— Это ты?

— Я был там, — отозвался Марк. — Ты меня видела?

— Да, — соврала она. — Я высматривала тебя.

— Я у двери был. Кажись, видел, как ты на меня глядела.

— Да... у двери.

Они замолчали. Говорить друг другу им было больше нечего.

Он не привлекал Карен — слишком уж грубый, но высоким ростом и широкими плечами выделялся из толпы. Это взывало к её инстинктам. Нет, она не была порочной, лишь расстроена и устала.

— Я заметила твой красный шейный платок, — сказала она.

Он потрогал шейный платок пальцем.

— Я его в схватке выиграл.

— Симпатичный, — сказала она, желая польстить.

— Тебе нравится?

Не отвечая, Карен смотрела, как он стаскивает платок с шеи и протягивает ей. Она взяла платок, их руки соприкоснулись, и она поняла, как этот тип расчувствовался. И это из-за неё. Недовольство Карен начало улетучиваться. Если она способна растрогать этого типа, почему бы когда-нибудь ей не справиться со всем Лондоном?

Она властным жестом вернула платок и приказала:

— Надень его на меня.

— На тебя?

Карен кивнула, и он неловко и неуклюже обернул платок вокруг её шеи. Как большой дрессированный зверь, исполняющий трудный и сложный трюк. При этой мысли она подавила смешок. Она чувствовала его дыхание на своих волосах, ощущала грубый землистый запах одежды. Запах этого зверя был тёплым и не противным.

И вместе с запахом к ней неслись волны напряжённого возбуждения, пытались её заразить. Ну уж нет!

Он вдруг резко опустил руки, словно обжёгся. Отступил на полшага назад.

— Вот...

Она тронула платок.

— Завтра мы поедем в Сент-Агнесс. А потом в Иллаган, если там не разыгралась лихорадка.

— Я там буду.

— После мы опять вернёмся в Редрат.

— Где же ты живёшь? — спросил он. — Ты должна же где-нибудь жить?

— Вовсе нет. А фургон чем плох?

— Разве ты не скучаешь по дому?

— Никогда у меня его не было. Ничего похожего.

На мгновение он прислушался к звукам шахты.

— Это там ты работаешь? — спросила она.

— Да. На шестьдесят саженей ниже поверхности.

— А что делаешь? Добываешь олово?

— Медь. На медной шахте. Я всегда работал вольным рудокопом. Эту куда лучше, чем на жаловании, если знаешь своё дело. Я ни в чём не нуждаюсь.

В её взгляде блеснул интерес. Карен не понимала шахтёрский жаргон, но смысл последней фразы точно уловила. Они вдвоем медленно удалялись от навеса, где остальные актёры трапезничали вдали от лязга подъёмника. Ей и в голову не приходило, что оставаться наедине с этим неотёсанным мужланом рискованно. Она не знала, что собой представляет этот человек, и самоуверенно считала, что вполне может себя защитить.

— Я была сегодня хорошенькой? — спросила она.

— Ты красавица, — низким резким голосом сказал он.

— Почему я тебе нравлюсь? Что во мне красивого? Ну, скажи.

— Всё красивое... Ничего, чтоб нет... — Он пытался справиться со своей речью. — Только глянуть в твоё лицо...

Карен заинтересованно слушала.

— Как тебя зовут?

— Дэниэл... Марк Дэниэл.

— Дэниэл Марк Дэниэл?

Она захихикала.

Марк попробовал объясниться, но ей хотелось его поддразнить.