Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»
Шрифт:
Осел
Люди, как правило, относятся к ослу с величайшим безразличием. Однако настало время этому существу потребовать от цивилизованного общества своей законной доли внимания. Пока что осел остается самым незаметным животным в мире. Правда, Эзоп изобразил его однажды в львиной шкуре — единственный раз, когда ему была приписана хоть сколько-нибудь положительная роль. Может быть, еще в «Панчатантре» содержится нечто в том же роде. Но если отвлечься от этих нехарактерных случаев, человечество в целом совершенно не обращает на него внимания — главным образом потому, что он живет и никому не мешает. Но всякое достоинство хорошо в меру. Добродетель прекрасна только до определенных пределов, дальше она становится самоубийственной. Если бы господь наделил это животное хоть толикой драчливости, какую мы наблюдаем иногда, скажем, у коровы, люди относились бы к нему по-иному. Ведь считается,
Осел, как отшельник, всегда и от всего в стороне. Он держится замкнуто, он словно поглощен видением благодати. Его долготерпение не от мира сего. Его невмешательство в чужие дела, совершенное отсутствие в его натуре всякого коварства — все это черты, которые человек развивает в себе путем длительной и сложной самотренировки.
С денежной точки зрения осел — самое дешевое существо в мире. Я это выяснил из разговора с нашим дхоби. Он утверждает, что осла, со всеми четырьмя конечностями, можно приобрести за три рупии. Подумать только, живое существо, которое движется и дышит, за цену пачки сигарет!
Заговорили мы об этом вот как. Я посоветовал ему обзавестись стиральной машиной, чем тратиться на приобретение и содержание ослов. Его это рассмешило, и он объяснил, что на деньги, необходимые для покупки стиральной машины, он мог бы завести штук двести ослов. «Двести ослов! — воскликнул я в изумлении. — Но ведь их же надо кормить. Они вас съедят с потрохами!» На это он мне ничего не ответил и снова углубился в пересчитывание белья. Но я настаивал, требуя объяснений. Тогда он сказал так: «Кормить? Да что двести ослов накормить, что одного, затраты те же». И поведал мне, что пропитание такого животного, как осел, никому не причиняет забот. Осел ничего, не требует, ничего не ждет от вас и ничего практически не ест. Он признал, что, будучи владельцем дюжины ослов, которые перетаскивают на своих спинах горы грязного и чистого белья, он ни разу не имел случая поинтересоваться, чем они питаются. Может поделиться только случайными наблюдениями. Сначала он сказал, что, по его мнению, пища ослов — старые газеты. Раньше, конечно, к услугам всякого был их широкий выбор, но поди теперь сыщи старые газеты, когда на них такой большой спрос. В добрые старые времена действительно можно было увидеть у прохожего осла во рту кусок газеты, однако в наши дни такое зрелище становится редкостью, недаром скупщики макулатуры с утра до ночи оглашают воплями наши улицы.
Когда я указал на это моему собеседнику, он выдвинул предположение, что, может быть, ослы питаются опавшими листьями. Но я отверг такую возможность. Наши городские зеленые насаждения, по крайней мере те, что еще видны над поверхностью земли, имеют не более чем геологические темпы роста. Тогда он неуверенно сказал, что они ведь могут щипать траву с газонов, разбитых вдоль тротуаров. Но, говоря это, он сам чувствовал, что безнадежно заврался. Так я от него и не добился толку. Но в одном я убедился совершенно: сам он своего осла не кормит. И однако, животное как-то существует и таскает на своем горбу тяжелую ношу. Дхоби вполне допускает, что он питается святым духом. Лишь только осел вернется с озера или с реки, хозяин снимает с него ношу и отпускает его на все четыре стороны, даже шуганет, чтобы быстрее убирался, и приходит за ним только в день стирки.
Тут была еще одна неясность, которую я попросил его рассеять: как он узнает своего осла среди стольких ему подобных? На это он только ответил: «Мы знаем свою скотину». «Может быть, он отзывается на какую-нибудь кличку?» — спросил я. «Да нет, — он усмехнулся. — Кто ж это дает ослам клички».
Без имени, без пищи, без единой жалобы на судьбу, без каких-либо требований к человечеству, осел стоит, никому не причиняя вреда ни словом, ни помыслом, ни делом, и нет, мне кажется, на свете другого такого неземного создания. Ему довольно узенькой полоски тени под забором, где он стоит, низко опустив голову. Случись рядом товарищ по несчастью, он и на него не подымет глаз. Общеизвестно, что, когда два осла стоят у одной и той же стены, они располагаются хвостами друг к другу, а головами в разные стороны. И каждый ведет себя так, словно другого не существует. Ослиная отрешенность от мира абсолютна. Мир может гоняться сломя голову за летающими тарелками, может взлететь на воздух в результате дружных усилий своих ученых-атомщиков — осел и ухом не поведет.
Новый календарь
Я лично не враг разнообразия. Говорят: «Одинаковое — в разном», это привычный речевой оборот, но, по-моему, он зачеркивает весь смысл разнообразия. Разнообразие для того и существует, чтобы все было неодинаковым. Есть такие вещи,
Например, разнобой в календарях — это такая вещь, о которой смело можно сказать: чем больше, тем лучше. И в самом деле, разве не так? Я с удовлетворением узнал, что в разных концах нашей страны жители пользуются тридцатью разными календарями, отличающимися и по началу летосчисления, и по дате нового года, и по способу отсчета дней и месяцев. Предполагается, что подобный разнобой должен внести смуту в нашу жизнь, но я этого взгляда не разделяю. Наоборот, от разнобоя только интереснее и веселее. Чуть не каждые две недели мы можем кого-нибудь поздравлять с Новым годом. А чем больше рассылается поздравлений, тем выше доходы почтового ведомства, а это уже может привести к сокращению цен на открытки и марки. И притом сколько лишних праздников! Правда, какой-нибудь унылый мизантроп-хозяйственник может сказать, пожалуй, что это уменьшает наш валовой продукт. Но не будем прислушиваться к таким недоброжелательным суждениям. Как-нибудь да все устроится. У нас и без того гораздо больше выходных дней, чем в любой другой стране, однако же вот нам это не вредит; не повредит и еще десяток-другой.
Возможно, не каждому доступна такая терпимость в вопросе о календарях, тем более что когда представишь себе, что вся эта путаница с датами произошла в результате восьмисот лет всевозможных иноземных завоеваний. До 1200 года нашей эры, когда Индия попала под власть иноземных завоевателей, наши астрономы в Уджджайне и в других научных центрах неукоснительно выверяли свои абстрактные расчеты по фактическим данным наблюдений за небесными телами. Но после 1200 года все наши национальные центры астрономической науки были уничтожены, а новых правителей такие вопросы нисколько не интересовали, вот откуда и пошли различные календари, порожденные местными преданиями, обычаями и предприимчивыми издателями-составителями.
На этом сумрачном фоне предполагаемая календарная реформа приобретает особый смысл. Если нам действительно нужен один общий календарь, то не для единообразия и порядка, а ради национального престижа, как некий акт свободы и независимости по случаю окончания восьмисотлетней эпохи порабощения. Однако нельзя закрывать глаза на то, что мы живем в мире споров и противоречий и всякая попытка изменить календарь немедленно вызовет протесты со стороны какой-то части общества, которая заявит, пусть даже совершенно безосновательно, что будто бы именно ее календарь превосходен во всех отношениях, а все остальные плохи. Спор может приобрести общенациональный характер; всякий станет требовать, чтобы его календарь был принят по всей стране. В городах начнутся митинги, кто-нибудь объявит голодовку до смертного исхода, и главный телеграф в Нью-Дели будет гудеть от телеграмм: «Требуем прекратить вмешательство в наше летосчисление» или «Опасаемся последствий календарной реформы тчк положение критическое тчк депутация прибудет Дели днями зпт задержите принятие решения».
Я сам разработал превосходный проект нового календаря, по-моему, он идеально подходит при условии отделения религии от государства. Моя идея — отменить вообще все месяцы и годы. В конце концов, ведь время иллюзорно, и нам нужен лишь какой-то условный знак, отмечающий его ход. Для этого совершенно излишни месяцы и годы. А ведь от них-то и идет вся путаница. По моему проекту этого досадного затруднения удастся избежать. Примем какой-нибудь день за первый и будем прямо от него отсчитывать даты. В году триста шестьдесят пять дней; в десяти годах — три тысячи шестьсот пятьдесят, в столетии — тридцать шесть тысяч пятьсот. Вся идея в том, чтобы начать столетие с какого-то дня и от него вести подряд сплошную нумерацию. Дальше чем на сто лет заглядывать, мне кажется, незачем, поскольку мало кого из нас, живущих в теперешнем столетии, коснутся дела следующего века. По моему проекту отпадает также надобность подробной датировки писем. Насколько упростится вся людская переписка, когда можно будет ограничиться лишь кратким указанием: «В ответ на Ваше письмо от 2900…»
В следующее воскресенье
Воскресенье — это такой день, которого больше всего ждешь. И который, не успеешь оглянуться, исчезает бесследно и невозвратимо. Всякий на собственном опыте знает, как полны предвкушением субботние вечера и как омрачаются мыслями о понедельнике вечера воскресные. Но где же лежащий в промежутке день? На этот день откладываются многочисленные дела: обещанный детям ужин в городе, поездка в магазин за покупками, посещение знакомого и так далее и тому подобное — исполнение всех посулов и обещаний. Для осуществления этого есть только один путь: так растянуть двадцать четыре часа, чтобы в них вместились дела сорока восьми.