Продажные твари

Дашкова Полина

— Зачем Головню взяли? Я шел за ним тихонько, без шума, а вы угробили, — тихо спросил Константинов.

— Да кто ж его гробил? Кто ж знал, что у него сложное эндокринное заболевание? Криз случился на нервной почве, откачали, а ночью — вторая волна пошла. Он и помер.

— Что же это за болезнь такая? Просвети меня по старой дружбе.

— Да черт его знает, что-то со щитовидной железой связано. Ты можешь зайти в областное управление, там вся медицинская документация, результаты вскрытия.

— Вскрытие, конечно, полностью подтвердило,

что умереть Головне никто не помог.

— Глебушка, да ты что? Мы ж его охраняли, как зеницу ока, лелеяли и берегли! Ты уж совсем о нас стал плохо думать.

— Эй, Юраш, а ты никак оправдываешься? — улыбнулся Константинов.

— Черствый ты человек, Глеб Евгеньевич. Нет чтобы слово доброе сказать старому другу, ты все со своими подколками. Везде тебе мерещатся враги-заговорщики.

— Ладно, Юраш, прости. Но на твоем месте я бы вызвал все-таки специалиста из Москвы. Для повторного вскрытия.

— За что же так обижать местных товарищей? Доверять надо людям, Глебушка. Недоверие напрягает и разобщает. И потом… Кремировали уже твоего Головню.

— Как? Когда?!

— Сегодня утречком. С гражданской панихидой, со всеми почестями, положенными по рангу. Вдова плакала-убивалась, детки-сиротки, мать-старушка в черном платочке, залпы оружейного салюта, скорбные лица сослуживцев… Про арест, конечно, ни слова — о мертвых или хорошо, или ничего. Скоропостижно скончался доблестный капитан, сгорел на службе, не щадя себя, защищая покой сограждан.

— А с барменом что? Тоже скоропостижно скончался?

— Глеб, ну нельзя же так! — поморщился Лазарев. — Бармена мы отпустили, вежливо извинились. Он ведь Головне долг отдавал. У старшей дочери приближался день рождения, вот он и одолжил у капитана на подарок и застолье три тысячи долларов. На полторы тысячи дочке комплект купил, сережки и колечко с бриллиантами, даже чек предъявил из ювелирного магазина. А остальные полторы тысячи кинул на застолье.

— Сколько лет дочке исполнилось?

— Пятнадцать.

Быстрым движением Лазарев выбил сигарету из пачки, спохватившись, протянул пачку Константинову. Тот отказался:

— Спасибо, Юраш, твой «Парламент» для меня слабоват. Я привык к «Честерфилду», — он достал свою пачку.

Закурили.

— Смотри, Глеб, в нашем с тобой возрасте крепкие сигареты курить вредно. А лучше вообще бросать.

— Лучше, конечно, бросать, — согласился Константинов, — знаешь, Юраш, если мы с тобой перешли к разговору о вреде курения, то пора нам расходиться. Спать пора. Ты мне больше ничего сказать не хочешь?

— Я? Тебе? Ничего… Ну разве что рад был тебя повидать. Надо нам, Глебушка, иногда и просто так встречаться, без всякого дела. Нам бы с тобой в Москве надо как-нибудь в баньку сходить, пивка выпить, а то совсем мы очерствели, разучились общаться просто так.

— Да, Юраш. Я тоже рад встрече. И в баньку сходим обязательно, и пивка попьем. Только прошу тебя по старой дружбе, не трогайте вы Ревенко. Вот представь — возьмете

вы его, а у него вдруг тоже, как у Головни, начнется приступ какой-нибудь сложной болезни. Ведь от неожиданностей никто не застрахован, а вы — особенно. А вторая такая накладка будет значить только одно: кто-то из вашей конторы сильно против ареста знаменитого чеченца, кто-то крепко с чеченцем повязан.

— А если мы его возьмем, но приступа не случится? — тихо спросил Лазарев. — Это что будет значить?

— То же самое, Юраш. То же самое. Если вы тронете Ревенко, то засветитесь, ярко и неугасимо. Это не только мое мнение. Это факт, известный в моем департаменте и за его пределами. Так что держитесь от греха подальше, не трогайте доктора Ревенко. Ведь Ахмеджанова мы возьмем в любом случае. Если вы перестанете нам мешать, то все, что он скажет, останется между нами, смежниками.

— А ты, Глебушка, не преувеличиваешь? Константинов преувеличивал. Пока никто, кроме него, не догадывался, что возможный арест доктора Ревенко службой ФСБ засветит чье-то активное нежелание взять Ахмеджанова живым. Но он чувствовал: ход сделан правильный и в определенной степени Ревенко обезопасили.

— Нет, Юра, я не преувеличиваю. А даже преуменьшаю. Ну зачем нам межведомственные разборки в такой острый момент? Кому от этого лучше? Ты уж как-нибудь объясни своим коллегам, что можем с чистой душой отдать им потом все лавры. Помнишь, как сказал Шелленберг в «Семнадцати мгновениях»? «Какая разница, кого погладят по головке и кому дадут конфетку?»

— А ты помнишь, что ему ответил Мюллер? «Я не люблю сладкого». Так вот, я тебе, Глебушка, тоже скажу, я не люблю сладкого.

— Любишь, Юраш, любишь, — улыбнулся Константинов, — ты еще в академии мог плитку шоколада за минуту умять.

Глава 15

Маша стояла босиком на траве, в шортах и короткой футболке. Держась рукой за спинку плетеного кресла, она сосредоточенно делала какие-то балетные упражнения и шепотом повторяла:

— Гран батман, пти батман, плие!

Она так увлеклась занятием, что не заметила Вадима, остановившегося на крыльце и любовавшегося ею.

Оторвавшись от спинки кресла, она вдруг быстро завертелась на одной ноге, потом, легко оттолкнувшись от земли, на секунду повисла в воздухе, но тут же шлепнулась на траву и, заметив наконец Вадима, улыбнулась:

— Доброе утро!

Вадим шагнул к ней, хотел помочь подняться, но она уже вскочила на ноги.

— Доброе утро, малыш. Ты завтракала? — Он взял в ладони ее горячее, раскрасневшееся от полуденного солнца лицо и поцеловал приоткрытые сухие губы.

— Нет еще. Я не люблю завтракать одна, а ты спал. Завтракать решили на кухне, в саду слишком жарко.

— Помнишь старый телесериал «Адъютант его превосходительства»? — неожиданно спросила Маша, отхлебнув кофе из маленькой чашечки.

— Конечно, — удивленно улыбнулся Вадим, — я его несколько раз смотрел.