Продолжая путь
Шрифт:
Она рассмеялась и отпила еще. Сегодня она была другая: чувствовалось, что она готовилась к этой встрече.
— Не боишься, что тебя остановят, лишат прав? — поинтересовалась она.
— У меня их нет…
— Совсем?
— Ну, кой-какие, наверное, еще есть… А на машину вот нет…
— А как же ты ездишь? — она отдала мне половину апельсина.
— Как видишь… Быстро… Ты, помнится, начала говорить о том, что ты любишь. Так что ты любишь?
— Ну… Ну, когда что-нибудь случится, что-то происходит… Когда живется… Сегодня вот — живется… — Она достала
— Прикури…
— Зачем? — она улыбнулась.
— У тебя помада вкусная…
— Смешной ты, — она прикурила мне сигарету. — Ты вообще кто?
— Я — это я!..
Мне стало завидно. Я съел еще одну конфету, взял дольку апельсина.
— И все? — спросил я, на нее не глядя.
— Мало?
— Много, слишком много…
— Теперь ты попробуй…
— Я так сразу не могу… Надо подготовиться, — я налил и выпил. То, что мы пили, действительно было дрянью. Я открыл окошко, выбросил в него пустую бутылку, свой бокал, она протянула мне свой — я выбросил и его, повернулся к ней и поцеловал. Она вздохнула.
— Я приставала, да? — спросил я.
— Нет… — Она обняла меня за шею, и мы опять поцеловались.
— Там что-то горит, — сказала она.
Я посмотрел: сквозь запотевшее стекло были видны оранжевые блики на стволах.
— Помойка горит. У ресторана.
— Откуда ты знаешь? Может, не помойка…
— Она. Она у них часто горит…
В машине было тепло и уютно. Мы поцеловались.
— Отвези меня домой, — попросила она шепотом, — мне пора.
До ее дома я доехал неуверенно, ощущая легкое покалывание под сердцем. Мы выкурили еще по одной сигарете.
— Вот это да!.. — сказала она.
— Что «да»?
— Неожиданно все как-то…
Я вышел из машины, плавно обошел ее, открыл дверцу и, сама галантность, подал ей руку, но она, как только ступила на заледенелый асфальт, вскрикнула: мало того, что отломился каблук, — она, морщась от боли, повисла у меня на плече.
— Я подвернула ногу!.. Так больно…
Я подхватил ее на руки, понес к дверям подъезда, оставив «жигуленок» махать дворниками, понес, напрягая силы, целуя в прогалинку между завитками шарфа, и она, чуть свесившись с моих рук, перегнувшись, скользя пальцами по лакированной ручке, открыла дверь. Мы вошли, вернее — вошел я, в теплый подъезд большого дома, где — чувствовалось сразу — живут люди с достатком, и пошли к лифту и, дождавшись его, поехали, а она шептала мне на ухо:
— Отпусти меня, я же могу стоять…
Мы вышли на ее лестничную площадку, и она, уютно лежа у меня на руках, долго рылась в сумочке и, наконец, сказала обиженно:
— Я потеряла ключи…
Я осторожно поставил ее. Одной рукой она держалась за стенку, другой за меня.
— Позвони мне, — сказала она. — Завтра. Слышишь? Не пропадай, — она посмотрела в пол, — это будет… нечестно… Давай уезжай…
Я двинулся к лифту, она потянулась к кнопке звонка, но, дверь квартиры уже открывалась: на пороге стоял ее отец, мой бывший начальник «Автосервиса», в малиновой с черными кистями, пижамной куртке, в шейном платке, весь
— Папа! — сказала она. — Вы очень волновались? — а папа-директор, директор-папа, увидев меня, меня, в оцепенении стоящего перед раздвинувшимися створками лифта, поднял брови, как-то кудахтнул, вдернул ее в квартиру, из которой уже выплывало нечто розовое, в газовой косынке на ребристой от бигудей голове, также с поднятыми бровями и кудахтанием, и шагнул ко мне. Но оцепенение уже прошло — я впрыгнул в лифт, нажал кнопку «первый этаж»…
На улице мягко падал снег, опушал «жигуленка». Мне дико захотелось спать и, в который раз решив: «Будь, что будет!», я поехал домой на нем. Счистив зубами кожуру, я съел апельсин, запихал в рот горсть конфет.
Дома мне до зуда захотелось кому-нибудь позвонить. Я отключил телефон, запихнул его на антресоль, выпил холодного чая, взял старый журнал, лег на диван и заснул с журналом на груди.
X
Осознание того, что спешить мне теперь некуда, далось на удивление легко. Был, правда, момент, почти что сразу после пробуждения, когда я, баюкая затекшую руку, изгонял из нее тупые иголочки, прошелестел босыми ногами туда-сюда по квартире, испуганно соображая: почему уже совсем рассвело, а я еще не у станка.
Я съел глазунью, включил телефон и телевизор, перетащил их в ванную, где, залезши в горячую воду, прочитал газету от передовицы до сводки погоды: обещали оттепель и гололедицу. Судя по газете, в мире шла борьба между гармонией и хаосом, и я, отставив руку с потухшей сигаретой, поглядывая на телеэкран, попытался прикинуть — на чьей же стороне я сам и что мне ближе.
Я прибавил горячей воды и набрал девушкин номер. Вдоволь наслушавшись длинных гудков, я досмотрел «В мире животных», постоял под душем, надел халат и вышел из ванной.
Деньги у меня хранились в книгах «Банкир», «Магнат» и «Остров сокровищ». Я вынул книги с полок, потряс над столом, добавил к образовавшейся кучке те, что выгреб из карманов. Ожидая большего, я был разочарован — денег оказалось не так уж много. Я подумал про свое недалекое будущее, и оно представилось мне еще более зыбким, еще более неутешительным, чем обычно. Во всем его туманном просторе должна быть хоть одна надежная вешка, — разделив деньги на две неравные части, большую я решил положить на сберкнижку…
Я вышел из сберкассы, совершенно непроизвольно подумал о пиве. Не спеша приближаясь к магазину, я уверял себя, что с гудежами, большими и малыми, покончено и пара бутылок пива только укрепит мою решимость. Тут я натолкнулся на «жигуленка». Он тихо-мирно стоял у тротуара, всеми покинутый, глубоко несчастный, потерявший свои дворники, стоял без толку и слабо светя подфарниками в промозглый декабрьский день. Я, как бы от нечего делать, остановился, покуривая, подле него и в апельсиновой кожуре на заднем сиденье увидел ключи директорской дочки на брелке в форме крохотной лиры. Я огляделся, быстро открыл дверь, схватил ключи и пошел прочь.