Продолжение души
Шрифт:
Все было как в волшебной сказке о бедной Золушке, приехавшей на бал. Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной стоит маленькое стеклянное изделие, одно из тех, что делали чешские стеклодувы прямо на тротуарах старинных узеньких улочек неподалеку от собора Святого Витта и тут же продавали желающим. Оно представляет собой стеклянный прозрачный конус, внутри которого заключены цветы, а мне оно до сих пор кажется хрустальным башмачком, принесшим счастье.
Вот уже больше пятидесяти лет прошло с тех пор, как я ходила по прекрасной Праге, как большой добрый сказочник - Витезслав Незвал рассказывал мне о своем городе, читал стихи, а потом подарил на память книгу переведенный им роман Прево "Манон Леско",- на которой написал, что хотел бы, чтобы я когда-нибудь сыграла Манон. Сама книга почему-то
Наша картина "Сказание о Земле сибирской" вышла на экраны в 1948 году и триумфально прошла по всем кинотеатрам страны, была куплена в восьмидесяти шести странах, и особым успехом почему-то пользовалась в Японии.
Сам Иван Александрович Пырьев, оператор, сценаристы, композитор, ведущая группа актеров были представлены к Сталинской премии. Я к премии представлена не была, но, как мне потом рассказывали (не знаю, правда это или нет), Сталин, который всегда смотрел все картины, увидев меня, спросил: "Где нашли вот эту прелесть?" Ему ответили, что это всего лишь студентка третьего курса, поэтому к премии не представлена. Он коротко сказал: "Она хорошо сыграла, надо ей премию дать". Меня мгновенно включили в списки, которые обычно проходят довольно длительное обсуждение в разных инстанциях, и я в числе других ведущих артистов этой картины была награждена правительственной наградой. Неожиданно получив такую высокую награду, я была напугана огромной славой, которая свалилась на мою молодую, неопытную голову. Я даже не знаю, была ли я счастлива. Наверное, была. Но к своей внезапной популярности готова не была и всячески старалась стушеваться.
Пропустив год из-за съемок, я продолжала учиться в своем училище, имела какие-то скромные отрывки для дипломной работы, занималась, готовилась к экзаменам и защите диплома и внутренне как бы замерла.
А наш курс тем временем окончил училище и целым театром уехал в Клайпеду. Чужая среди новых людей, вызывающая любопытство у своих сокурсников, я старалась быть как можно незаметнее. На выпускном экзамене я сыграла крошечный эпизод в спектакле нового курса, и с учетом моей роли в кино и отметок по мастерству за предыдущие годы, я получила диплом актрисы драматических театров.
Перед экзаменами моя подружка Катя Розовская, которая училась в ГИТИСе на театроведческом факультете и дружила с семьей Дыховичных (а Владимир Дыховичный совместно с Морицем Слободским в то время был автором многих пьес), сказала мне, что в Театре сатиры хотят ставить водевиль Ленского и Бонди "Лев Гурыч Синичкин" и ищут актрису на роль Лизаньки Синичкиной. Самого Синичкина должен играть Владимир Яковлевич Хенкин - актер уникального комедийного дарования, владеющий аудиторией всевластно. Я решила показаться в этом театре в надежде именно на эту роль. Мне подыгрывал в моих отрывках молодой тогда артист Театра сатиры Борис Горбатов (впоследствии он перешел в Малый театр). Он был в театре одним из ведущих актеров и тем ценнее, мне кажется, что он с большой охотой сыграл со мной сцену Хлестакова с Марьей Антоновной. Мы встретились до показа раза два, мне было с ним легко, а его добрая простота помогла мне быть самой собой. Я благодарна ему за это до сих пор.
На показе были ведущие актеры, директор театра Мария Трофимовна Токарева, которая всегда была очень добра и внимательна ко мне.
После показа ко мне подошел ведущий актер, талантливый и добрый человек с большим чувством юмора - Владимир Алексеевич Лепко. Со слезами на глазах он только сказал мне: "Душенька!"-и поцеловал в лоб. Это слово, произносимое с большой нежностью, я впоследствии слышала от него часто. И до сих пор сквозь холод деловых и не деловых отношений, какой-то рационализм, который все больше овладевает нами, мне иногда слышится его интонация - восторженная, чуть пугливая и это его нежное "Душенька!". Прошли десятилетия, многое, наверное, забылось, но его ласковое "Душенька!" до сих пор согревает мне сердце.
В 1948 году я была принята в Театр сатиры на роль Лизаньки Синичкиной в водевиле Ленского и Бонди "Лев Гурыч Синичкин".
Ну разве это не чудо, разве это не счастье?!
Известный театр, чудесная роль, да и поворот судьбы моей героини сродни моему - и для нее, и для меня сбылись мечты о сцене. Судьба баловала меня. И надо сказать, что в те годы я ни разу не почувствовала коварства, зависти, интриг, о которых всегда предупреждают молодых, стремящихся на сцену.
Да, так было со мной при первых моих шагах, так иногда бывает, но, к сожалению, бывает и по-другому. Иногда и не знаешь, почему тебе изменило счастье, почему ты никому не нужна, даже если зритель тебя любит. Ты никому не сделала зла. Почему же вокруг тебя возникает стена молчаливого равнодушия? И что тогда делать со своими мечтами, с безумным желанием работать? Кому нужны твое сердце и твоя ранимость? Пусто и холодно кругом!
Некоторые, более уверенные в себе, начинают бороться. Иногда это кончается тяжелым физическим или психическим недугом. Я сторонница терпения, ожидания, но при этом я вижу вещи такими, какие они есть.
Что делать? Надо работать. Только в этом спасение! Только в этом радость и жизнь! Но вернусь к своему дебюту.
ДЕБЮТ В ТЕАТРЕ САТИРЫ
Когда в театре занавес взовьется
и на себе увижу сотни глаз,
как сердце радостно в душе моей забьется,
и сколь блаженным будет этот час.
(Из водевиля "Лев Гурыч Синичкин")
Итак, в 1948 году состоялся мой дебют в Театре сатиры в водевиле "Лев Гурыч Синичкин". Я, как и моя героиня, впервые вступала на подмостки сцены. Никогда не забуду ласку, тепло, замечательную, почти семейную атмосферу, которая окружала меня с первых шагов в моем родном театре. Воспоминания о моих старших товарищах - знаменитых артистах того времени, о людях, которые в своем театре были очень уважаемы и очень любимы,- всегда дороги для меня. Иногда только я сожалею, что теперешнее старшее поколение, к которому принадлежу и я, не чувствует себя теми старейшинами, которые могли бы иметь такой же авторитет в театре, какой имели те, задавать тон (в хорошем смысле) во взаимоотношениях в театре, быть наставниками, к которым чутко прислушивается пришедшая молодежь. К сожалению, в театре, по крайней мере в нашем, это не принято.
Роль актера Синичкина исполнял талантливейший, остроумнейший, знаменитейший Владимир Яковлевич Хенкин. Каждая репетиция с ним поражала неисчерпаемостью его выдумок, легкостью, с которой он делал все, что хотел попробовать, в это же время он успевал устроить веселый розыгрыш, рассказать какую-нибудь умопомрачительную веселую историю, дать совет. Он был разным и неожиданным человеком, иногда очень добрым, но делал он свои добрые дела не тихо и незаметно, а шикарно. Как шквал, как плодоносящий дождь проносился он в толпе ожидавших его, и осчастливленные его заботой люди восхищенно взирали на этого маленького, немолодого, лысого человека, который благодаря своему таланту, уму и энергии был настоящим гигантом.
Моя роль мне подходила, однако я была, вероятно, робка и невыразительна, но Владимир Яковлевич и это использовал на пользу образа. Вокруг моей неумелости и робости создавалась атмосфера такой редкой доброты, что я даже не чувствовала, что я чего-то не умею. С первой репетиции мне казалось, что все идет превосходно, я даже не понимала, над чем там надо еще работать. Когда я пела куплеты Лизаньки о театре (голос у меня был высокий, чистый и слабый), то из зала приходил Владимир Алексеевич Лепко, со слезами на глазах целовал меня в лоб и говорил мне: "Душенька!" Однако и тогда я уже понимала, что эта нежность была не моей заслугой, а качеством его восторженной души. Актер он был великолепный, и когда впоследствии в "Женитьбе Белугина" я играла Таню Сыромятову, а он - Отца, я поражалась его перевоплощению - таким он становился сильным на сцене. А рядом с ним его жена по сцене - Александра Михайловна Скуратова - робкая, бессловесная, со слезящимися голубыми глазками. Я очень удивилась, когда ближе узнала в жизни эту дивную женщину, ее озорство, молодость, ум и сердечную доброту. Их было четыре веселых подружки: Александра Михайловна Скуратова, Любовь Сергеевна Кузьмичева, Женя Корсакова и Наташа Цветкова. Вот и сейчас я написала - Женя, Наташа, а ведь им тогда было за пятьдесят, но все они были так молоды и озорны, что по-другому друг друга и не называли.