Проект Повелитель

Денисенко Игорь Валентинович

– Слушай, я все хочу тебя спросить, чего ты своих хлопцев не прихватил, всё бы унесли?

– Сомневаюсь я, – нехотя ответил Федор, – сдается мне, что крыса среди нас есть. Докладывает кто-то Джокеру.

Я присвистнул.

– На твоем месте я в таком случае вообще поостерегся бы их вооружать. Дашь ему ствол, а он тебе в спину стрельнет.

– Вот и я о том же думаю, – вздохнул Косой, – а ты заладил: жаба душит, жаба душит…

– Когда это я такое говорил?

– Не говорил, так думал. Зеленую такую, с пупырышками представлял.

На

меня внезапно напал кашель. Мать моя, женщина! Он что же, мысли мои прочитал?

– Ну да.

– Чего «ну да»?

– Да ты мне такую картинку в мозги вставил, поневоле прочитаешь.

Надо бы поаккуратнее со своими фантазиями, подумал я, почесывая по дедовской привычке нос. Или я сильнее становлюсь, или в Косом мутант проснулся? Страшный, костлявый, с врожденным косоглазием и шрамом на левой ягодице. Шрам он в детстве заработал, когда решил на перилах прокатиться, любил он это дело. А там какой-то засранец гвоздь вбил. Пошутил, значит. Вот Федя полужопие себе и располосовал, хорошо хоть хозяйство на гвозде не оставил. Как он тогда ни дознавался, кто это сделал, так и не узнал.

– Бросай рюкзаки в кабинку. Навьючить всегда успеем, – сказал я, навешивая автоматы на шею, а ружье на плечо. Лифт, как мне показалось, натужно загудел и потащил нас на свет божий.

– Что-то рано нынче темнеет, видать, к дождю, – отметил Косой, поглядывая сквозь купол.

– Это не туча, это… рой кружит. Стой! К двери не приближайся, а то откроется! – заорал я, прижавшись к стенке тесной кабинки.

– И чего делать будем? – спросил Федя, с интересом рассматривая насекомых, ползающих по куполу.

– Федя, кто из нас вчера бухал? Ты или я? Ты чего тормозить стал? Сидеть и ждать будем, пока они спатки не соберутся.

– Знаешь, – ответил Косой, – я вдруг подумал: а нах всё это? Может, плюнуть на Джокера? На фиг бороться с ним за эти развалины? Бросить эту помойку и уйти в лес. Хаймович сегодня расписывал, сколько там живности, и тихо, спокойно. Ни от кого подляны ждать не надо.

– И не говори, а я на днях карту одну смотрел, там местечко одно под номером 7844 обозначено, в лесу, кстати, находится.

– Что за карта? – оживился Федя.

– Да две карты были на вертолете, на одной город, на другой лес. Я думаю, они оттуда прилетели, – кивнул я на махину на шпиле.

– Там, поди, много чего интересного найдется.

– Наверняка.

И мы замолчали. Думая каждый о своем, девичьем. Косой думал о куче оружия в лесу, громоздящейся выше деревьев. Все-таки у него комплекс какой-то. Жили же до этого с одними ножами, и ничего. Мне хватает и этого. Пистолет, правда, иметь неплохо, но таскать эту дуру, которая оттягивает шею или бьется по спине, под названием автомат, мне и даром не надо. Тело привыкло к свободе.

А я думал о насекомых. Улетать они не спешили и вообще никуда не торопились. Казалось, их стало еще больше. Вся крыша была ими облеплена. Часть летала над нами, часть ползала по крыше. Темнело, но шум над головой не смолкал. Мы присели на пол. Косой закемарил. А я сидел, вслушиваясь в гул и общий эмоциональный фон.

На грани сна и яви я вдруг ощутил их настрой – любопытство. Они видели нас и хотели понять, что мы такое.

«Кто ты? – услышал я вопрос у себя в голове.

– Человек. А ты?

– Мы жизнь… – был ответ.

Возможно, это не совсем точно: слишком многое было вложено в этот образ смутных взаимоотношений, работы, рождения новых поколений и гибели старых. Но в человеческом языке не было понятия, которое объединило бы все это, поэтому я определил его одним емким словом – жизнь.

– Отпусти нас, – попросил я.

– Разве тебя кто-то держит?

– Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.

– Нет. Моим… – тут опять непонятное определение, – просто нужна кладка.

Я внутренне содрогнулся, представляя себя нашпигованным личинками.

– А зачем? – задал я глупый вопрос.

– Жизнь.

Казалось, мой собеседник удивился в свою очередь.

– Найди себе других для кладки.

– Мы в поиске…

Я призадумался. Просить глупо, им, конечно, незачем отказываться от ближайшей и удобной цели. На жалость давить не имеет смысла. Они не знают, что такое жалость.

– Мы тоже жизнь, – подумав, сформулировал я.

– ?..

– Не такая как ты, но жизнь.

– Мы поняли, что ты не такой как… – непонятное определение.

Я закивал головой в догадке. Есть нечто и для него святое и неприкосновенное.

– Да, я пахан… – (О, господи! Что я несу?)

– Ты матка? – удивился рой.

– Да, да!

Он задумался в замешательстве, гудя о чем-то своем.

– Мы не тронем тебя. Иди.

– А моего друга?

– Он не нужен тебе, нам сгодится…

– Он мой трутень.

Сроду не думал, что те ненужные знания, которые на досуге запихивал в меня Хаймович, когда-нибудь пригодятся. Минутное молчание.