Проект Повелитель
Шрифт:
Вещи горкой лежали в углу, а мы сидели у печки в исподнем и пили горячий чай, в который Хаймович для согрева плеснул чего-то спиртного. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, как это всегда бывает после трудного похода. За дверью на втором этаже сиротливо скулил Толстый-2. Вот привязался! Хаймович кинул ему старый бушлат и пару кусков вяленой собачатины, мясо он стрескал, но скулить не переставал.
– Знаешь, Толстый, с этим надо что-то решать, – сказал Косой, прихлебывая из чашки.
– Да уснет он, не будет же всю ночь скулить, – ответил я и поморщился –
– Да я не о том. Прикинь, если кто его увидит, подумает, что это ты.
– Ну?
– Блин, я думал, ты умнее. Ты посмотри на него! Он ведь безмозглый таракан, да и трус к тому же. Будут говорить, что у Толстого крыша съехала. Тебе это надо?
– Да мне по фиг! – ответил я, в глубине души посмеиваясь.
– Федор, ты предлагаешь убить живое существо только потому, что оно глупее и слабее тебя? – назидательно вставил Хаймович, помахивая в такт словам указательным пальцем.
– Не только, – жестко ответил Федор. – Мне, например, интересно на его натуральную морду взглянуть – что это на самом деле такое? А вам не интересно? И потом, как долго вы собираетесь этого дармоеда кормить? Ладно кот, он хоть крыс таскает, а от этого какая польза? А жрет он не в пример больше. Впрочем, вам решать.
И Косой дернулся, намереваясь подняться и уйти, но Хаймович остановил его жестом и продолжил:
– В твоих словах, Федор, есть доля истины и прагматизма. Нам не меньше твоего интересен его истинный облик и сущность. Интересно за ним понаблюдать, посмотреть на его поведение, узнать уровень его умственного развития. Ты еще никогда не был отцом, Федор, и это сказывается. Дети рождаются беспомощными и не приспособленными к жизни. Надо немало времени и усилий, чтоб от ребенка была хоть какая-то польза. Вот родится у тебя ребенок? Ты что же, поспешишь избавиться от обузы?
– Ну ты и сравнил, дед! То ребенок, а это неведомо кто!
– Знаешь, в старые времена люди помимо детей окружали себя животными. Они держали кошек, собак, лошадей. Заботились о них, кормили, учили простым командам. Создавали себе помощников. Может, из этого существа со временем получится помощник и друг. Нужно только время и терпение.
– Ну как хотите, – вздохнул Федя, – нянчиться, значит, будете как с ребенком? Погремушку вам в руки.
Косой хлопнул себя ладонями по коленкам, давая понять, что разговор окончен, и пошел к дивану. Мы с дедом в полном молчании допили чай и тоже пошли спать. Я прилег на диван рядом с Федей, натянувшим себе одеяло по самые уши. Косой не спал, я слышал это по его дыханию и колючим мыслям. Он считал себя абсолютно правым и незаслуженно обиженным. Впрочем, меня это недолго отвлекало. Сон большой теплой лапой накрыл меня до утра.
Просыпаться под свистящий чайник и вкусные запахи – верный признак удачного дня. Ворчание Хаймовича с утра пораньше – признак того, что день не заладится. Если приметы совмещались, значит, день пройдет как всегда. Последнее время приметы подводили.
Какая-нибудь фигня, да происходила.
– Вставайте, охламоны, завтрак готов, – забубнил Хаймович, – дел на сегодня много. Ловушки надо идти проверять. Запасы-то не бесконечные, их пополнять надо регулярно. А там, может, силки да ловушки уже опорожнил
– Я теперь понимаю, почему, Хаймович, у тебя бабы нет, – сказал Косой, потягиваясь.
Хаймович разом замолк, ожидая продолжения.
– Две зануды в доме – это перебор, – продолжил Косой и хохотнул, уворачиваясь от брошенной дедом ложки.
Мы поднялись, с наслаждением натягивая на себя чистую и сухую одежку, прогретую у печки.
– Да не сердись, старый, – сказал Федя примирительно, – меня сейчас дома своя ножовка ждет. Только на порог – обиды, расспросы. Почему долго, ей, видите ли, сейчас волноваться нельзя. Брюхатая. Как будто до этого повода пилить не находила. Потом, конечно, ничего. Но попилить, как приду, у нее просто традиция…
– Женщины, – пожал плечами Хаймович, – они всегда так выказывают беспокойство о человеке, который им нужен. Если ты ей безразличен, она и не спросит ничего. Так что имей это, Федор, в виду. И привыкай.
Кружки налиты, сковородка с разогретой тушенкой на столе. Меня два раза звать не надо, я уже верхом на табуретке и с ложкой в руке. Кишка за кишку с утра заходит. Вроде ели вечером? Косой подошел к столу, но не сел, на ходу подхватил кружку и, хлебнув горячего, поставил на стол.
– Некогда мне с вами рассиживаться, домой надо. Спасибо, Хаймович! Побрел я.
Подхватив сумку и закинув автомат на плечо, Косой двинул на выход.
– Давайте вы сегодня свои дела решайте, я свои решу. Завтра заскочу, если что…
– Я провожу тебя, – кинулся я следом.
– Да не боись, не трону я твоего братишку, – усмехнулся Федор.
– Да я не боюсь, отлить надо…
– Так бы и сказал, что приспичило, а то – проводить.
Косой отодвинул засов и толкнул дверь. Дверь во что-то уперлась и открывалась неохотно. Федор недоуменно взглянул на меня. Что бы это могло быть? И уже с усилием поднажал, отодвигая то невидимое, чем она была привалена. Выглянул в просвет и присвистнул, выходя за дверь.
– Хаймович! Подь сюды. Тут жмурик.
Я выскочил и увидел тело на полу под дверью. Сразу и не сообразил, что это такое. Сквозь камуфляж на теле проступала шерсть, точнее, сама одежда как бы была на теле кусками, фрагментарно. Где одежды не было, виднелась густая зеленая шерсть, тоже с пятнами и переливами. Лицо было искажено предсмертной гримасой боли. В груди торчал вогнутый по самую рукоятку тесак. Но больше всего меня поразили ноги. Сверху вроде башмаки, а снизу обычная голая ступня с грязной пяткой. За моей спиной возник Хаймович и молча уставился на покойного Толстого-2.
– Это не я его, Толстый, – с волнением пролепетал Косой. – Мамой клянусь! Не я его…
– Тебя, Федор, никто и не винит, – Хаймович нагнулся и вытащил нож, рассматривая рукоятку.
– Нож мы ковали, Максим, а клеймо на рукоятке ставили для Джокера.
– Кот, сучара, – выдал я, – найду падлу сегодня же!
– Вместе найдем, – сплюнул Косой.
– А мне кажется, Максим, что неплохо бы тебе немного побыть покойником. Все теперь уверены, что ты убит. Надо только с толком это использовать.