Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней
Шрифт:
— Дело не в этом, — сказал он.
— Надеюсь, что нет, — сказала она, стараясь разделать ребром вилки свой кусок мяса.
Клаус не смотрел на нее, наблюдая за Либерманом, который подошел к книжной полке в другой комнате.
— Это мясо, конечно, тоже великолепно, — заметил Нюренбергер. И когда-нибудь нам станет доступно
мясо гораздо более лучшего качества и более дешевое, благодаря однояйцевому репродуцированию. Оно революционизирует животноводство. И, кроме того, сохранит вымирающие виды, как, например, леопарда.
— То есть вы защищаете
— Они не нуждаются в защите, — ответил профессор биологии. — Они представляют собой всего лишь технику, и, как любая другая техника, она может пойти на пользу и на вред.
— Пока я придумал только два толковых способа ее использования, — сказал Клаус, — которые вы только что упоминали. Дайте мне- лист бумаги и ручку, и через пять минут я представлю пятьдесят доводов против.
— Почему ты вечно споришь? — вмешалась Лена. — Если бы профессор сказал, что это ужасно, ты тут же стал бы говорить о животноводстве.
— И совсем не так, — пробормотал Клаус.
— А вот и так. Ты будешь спорить против своих же доводов.
Но Клаус уже не смотрел на Лену, наблюдая за Либерманом, стоящим к нему в профиль, склонив голову к открытой книге, он слегка раскачивался: ну, чисто еврей за молитвой. Хотя не Библия: тут таких книг не держат. Собственная книга Либермана? Где-то там она должна быть. Проверяет, какой цвет глаз у полковника?
— Клаус? — Лена предложила ему еще салата.
Он взял его.
Посмотрев на Либермана, Лена опять вернулась к столу.
— Мне с трудом удастся держать язык за зубами, — сказал Нюренбергер, — относительно того, что я узнал.
— Вы должны, — сказал Клаус.
— Знаю, знаю, но это будет нелегко. Двое из моих знакомых биологов пытались проводить такие эксперименты, но только с кроликами.
На пороге кухни появился Либерман; лицо у него было осунувшимся и пепельного цвета, в руке болтались очки, которые он придерживал за дужку.
— В чем дело? — спросил Клаус, ставя тарелку с салатом.
Либерман обратился к Нюренбергеру.
— Разрешите задать мне дурацкий вопрос.
Нюренбергер кивнул.
— Тот, кто дает свои клетки, — сказал Либерман. — Донор. Он обязательно должен быть живым?
— Нет, не обязательно, — ответил Нюренбергер. — К отдельным клеткам не относится понятие «живая» или «неживая», о них можно говорить только «вскрытая» или «невскрытая». Из пряди волос Моцарта — хотя даже не пряди, хватит одного волоска е головы Моцарта — некто, обладающий мастерством и оборудованием, — он улыбнулся Клаусу, — и, конечно, женщиной, — он повернулся к Либерману, — может создать несколько сот малышей-Моцартов. Поместите их в хорошие дома, дайте им соответствующее воспитание и обращение — ив конце концов появятся пять или шесть взрослых Моцартов, которые подарят миру прекраснейшую музыку.
Прикрыв глаза, Либерман сделал неверный шаг вперед и покачал головой.
— Не музыку, — сказал он. — И не Моцарты.
Он вынул из-за спины книгу и показал им ее название: «ГИТЛЕР»: на белой обложке тремя
— Его отец был гражданским служащим, — сказал Либерман, — таможенником. Ему было пятьдесят два года, когда… на свет появился мальчик. Матери было двадцать девять. — Он огляделся в щоисках места, куда бы положить книгу и, не найдя такового, пристроил том на одну из горелок газовой плиты. Затем он снова перевел взгляд на присутствующих. — И умер в шестьдесят пять лет, — сказал он, — когда мальчику было тринадцать лет, почти четырнадцать.
Оставив стол неубранным, они расселись в другой комнате, Либерман и Клаус на неубранной постели, Ню-ренбергер на стуле, Лена на полу.
Они молча смотрели на стоящие перед ними пустые стаканы, на кусочки морковки на тарелках и орешки миндаля. Они смотрели друг на друга.
Взяв несколько миндалинок, Клаус стал подбрасывать их на ладони.
— Девяносто четыре Гитлера, — сказал Либерман, покачав головой. — Нет, — сказал он. — Нет. Это невозможно.
— Конечно, это не так, — пробурчал Нюренбер-гер. — Просто есть девяносто четыре мальчика, с той же генетической наследственностью, что у Гитлера. Но развитие их может пойти совершенно разными путями. Во всяком случае, большинства из них.
— Большинства, — сказал Либерман. Он кивнул Клаусу и Лене. — Большинство. — Он посмотрел на Нюренбергера. — И кое-кто все же останется, — сказал он.
— Сколько? — спросил Клаус.
— Не знаю, — ответил Нюренбергер.
— Вы сказали, что они могут получить пять или десять Моцартов из нескольких сотен его копий. Сколько Гитлеров может получиться из девяносто четырех? Один? Два? Три?
— Не знаю, — повторил Нюренбергер. — Как я и говорил. И на деле никто этого не может знать. — Он мрачно усмехнулся. — Личностные тесты среди лягушек не проводятся.
— Попробуйте хотя бы. прикинуть, — сказал Либерман.
— Если подобранные родители сходны только по возрасту, расе и занятиям отца, то я бы сказал, что перспективы весьма сомнительны. Для Менгеяе, я хочу сказать; нас же они устраивают.
— Но не в полной мере, — сказал Либерман.
— Нет, конечно, нет.
— Если бы даже существовал только един такой… — промолвила Лена, — всегда существовала бы возможность, что он… пойдет по правильному пути. По ужасному пути.
Клаус обратился к Либерману.
— Вы помните, что сказали на лекции? Кто-то спросил вас, представляют ли опасность группы неонацистов, и вы ответили, что пока нет, но если социальные условия ухудшатся — что, видит Бог, происходит каждый день
— и если появится другой лидер типа Гитлера…
Либерман кивнул.
— Который с помощью телевизионных спутников сможет обращаться ко всему миру. Глас божий с небес,
— закрыв глаза, он прижал руки к лицу, придавив веки.
— Сколько из этих отцов было убито? — спросил Нюренбергер.