Прогулка по Дальнему Востоку
Шрифт:
Они тянутся, теряясь из вида, эти тысячи маленьких фигурок, величиной с ладонь, твердо намеченные полурельефом. Одни возле других тесными рядами, не заслоняя друг друга, они громоздятся в три этажа.
Величиной с ладонь! А когда-то каждый их жест потрясал империю и отдавался далеко за пределами! Здесь присутствует только Он один. Его высокие дела заполнили все пространство. Смотрите! — Вот чудесное рождение, вот победы, вот триумф Т'сина… Здесь из государства было вылеплено одно целое, здесь целые государства стерты в порошок
Здесь молодой король, едва достигнув совершеннолетия, объявляет, что каждый, противящийся его постановлениям, будет сначала обезглавлен, затем сварен, а затем его выслушают… быть может.
Здесь уже кипит котел, плаха приготовлена и ждет головы. Но молодой король первым подает руку ослушнику, поднимает его и делает своим советником.
Здесь мы видим, как он бичом хлещет по камням, из которых течет кровь, и приказывает окрасить в кроваво-красный цвет скалу, которая не хочет покраснеть.
Здесь из уважения к своей почитаемой, хотя недостойной матери, он убивает в Ган-Тан'е всех лиц преклонного возраста, бывших свидетелями его рождения и хранивших о том воспоминания…
Здесь, наконец, он решает стереть за собой все прошлое. Он делает костер из всех старых книг и закапывает живыми их толкователей. Он отрекается от всех предшественников, достойных и недостойных.
И он объявляет себя «Началом», императором «Первым».
«Владелец всех пространств, известных под небом, неистовый господин живущих, он желает быть господином самой смерти; он объявляет, что в печах его варится золото, годное для питья, Вино Радости, дающее бессмертие.
Чтобы получить рецепт этого снадобья, он посылает в моря бесчисленные корабли с сотнями тысяч мореходов.
Но он сгорает от нетерпения, лекарства приходится ждать и ждать, и ему изготовляют панацею, еще более действенную, составленную из киновари и сулемы, — которая очищает тело еще при жизни, делает его вездесущим, дает жизнь в Духе, бытие.
Он отваживается принять чашу… Он пьет……И вот перед нами гробница…
Мы вошли в подземелье, освещенное желтыми лампами, оставив позади коридор, в котором слишком много изображений… Это прекрасных пропорций куб с бронзовым полом, отлитым одной плитой.
…Но вы уже не слушаете больше; вы склоняетесь над величественным саркофагом… Вы хотите видеть, что в нем?
Да, загляните в него, саркофаг пуст…
Найдутся люди, которые расскажут вам, что пять лет спустя после его смерти и погребения, великая могила была разграблена восставшими ордами, труп изрублен на куски, а драгоценности разграблены… и что мы не первые проникаем сюда… Слова! Могила пуста, это правда, — но ведь Китай полон Им, управляется его законом, объединен Его единой волей.
А что касается его самого, то он не здесь или там, — он не пожелал долго пребывать в гробнице, вот и все!
Поэт солгал. Он никогда не знал „печали побелевших костей“.
Так велик был он при жизни, что одно имя Его „Чеу-Хуанг-Ти“ потрясает землю и заставляет ее расступиться… Назад! Назад! — скорее из гробницы…»
Да! Таков этот вечный Китай, господин столь необычайной истории, таких преданий, преданий, чтимых всем многомиллионным народом… И от этой истории, этих преданий, тысячелетний и чудесный, он оттолкнется, как от трамплина, навстречу новому великому и светлому будущему!
Чтобы закончить, несколько слов об этом будущем.
Мы уже говорили о том, что я назвал «Китаем ширм». Это не более, как нечто кажущееся, как нечто представляющееся нашим глазам столь отличным, столь иначе воспринимающим мир…
Китай так стар, и так стары его суеверия! Корни их нам неизвестны, происхождение темно. Мы не понимаем и потому смеемся. Но кто знает, — не находит ли китаец, в свою очередь, нас и странными, и смешными? Итак, не лучше ли оставить «ширменное» представление о Китае!.. Будем держаться в границах реального.
Народ Китая далеко не находится в состоянии упадка и вырождения — население Китая возрастает, а не уменьшается, способность китайца к труду не ослабевает, его жажда «знать» все возрастает, его выносливость и силы не знают усталости. А потому пусть кажущаяся разруха, в которую погружен Китай больше пятнадцати лет, не производит на нас ложного впечатления! На протяжении своей пятидесятивековой истории, Китай переживал худшие бедствия, сильнейшие грозы многое множество раз.
Китай не может погибнуть так легко. Ничто, даже анархия, не страшна ему, так как китаец труженик и не перестанет трудиться.
Шайки вооруженных хозяйничают в стране, горит кровавая борьба партий, но трудовая масса продолжает работать, как работала века, и ждет момента, чтобы сказать свое слово! В Китае такой запас сил, которого не найти нигде в мире!
Что же можем мы ждать от нации столь трудолюбивой, сильной, стойкой, добросовестной, от нации, политическая активность которой проявляется в жизни невероятного количества тайных и иных обществ, от нации столь жизненной, что она никогда не перестает кипеть?
Очевидно, всего! И я жду от Китая великих и сказочных дел, я пророчу ему великое и светлое будущее.
В наше время, когда мы на Западе столь по-детски занимаемся болтовней и конференциями, питаемся нашей ненавистью и готовы грызться из-за всего, нетрудно предположить, что будет день, и народ более многочисленный, более трудовой и более мудрый, несмотря на обманчивую внешность, внезапно станет с нами рядом, а может быть, и перерастет нас!
И, если пришествие этого народа обещает мир, основанный на всеобщем труде и справедливости, то, что касается меня, я не стану жалеть, если этим народом будут китайцы.