Прогулка по саду
Шрифт:
Все трое встали перед жемчужиной, настроили винтовки на стрельбы мини-гранатами, и зашагали вместе вперед, расчищая тропу из дымящихся медных обломков. Они шли, останавливались, стреляли, снова шли. Уилсон включил музыку, чтобы заглушать разрывы. Шарики расплавленной меди собирались на грунте. Деревья по обе стороны почернели, их листья изорваны шрапнелью. Раздробленные светящиеся от жара обломки ветвей цеплялись за скафандры. Кислый дым смешивался с подымающимся паром. Большие коричневые крыса семенили под ногами, некоторые горели. Их было, наверное, тысячи. Их пронзительный писк становился назойливым ковром звуков, который фоном звучал в ушах Уилсона. Через десять минут Бакстер приказал остановиться, а ГРоб сказала: „Пошел ты, Джим!“, а потом Уилсону: „Продолжай стрелять!“ Бакстер поразмышлял, слегка отстал, но через несколько секунд снова стал вровень. Он, однако, стрелял только с перерывами и не реагировал, когда просили больших усилий. Заняло почти час, чтобы проломить дорожку в четыре фута шириной в пределах нескольких десятков футов на границе леса. Сквозь дыры в сверкающей листве они увидели то, что походило на поле желтых цветов. Поле казалось бесконечным во всех направлениях, кроме одного. На экране шлема Уилсон начал получать неустойчивую цифровую картинку входа в пещеру, секции картинки эродировали в месиво пикселов. Он поначалу с надеждой возрадовался, но когда получил более подробную картинку, то дисплей показал вервольфов, шатающихся в полях перед пещерой. Он попросил Бакстера выйти на контакт с командованием, но Бакстер не функционировал на солдатском уровне, поэтому Уилсон попробовал сам установить контакт. Командный канал оставался мертвым.
„Эти хреновы волки там повсюду“, сказала ГРоб. „Они мертвы по-настоящему, это не просто их передатчики сдохли. Я скажу, что нам надо продолжать двигаться.“
„Глубже в пещеру или наружу в долину?“, спросил Уилсон Бакстера, но ответила на вопрос ГРоб. „Глубже“, сказала она. „Может там и хуже, но с волками мне уже достаточно.“
„Все равно, какая дорога“, сказал Бакстер, невнятно произнося слова.
Гнев и раздражение росли в Уилсоне, он чувствовал, что покинут Бакстером, что тот предал его, все это кололо, но он не реагировал, он не начнет переоценивать своего лучшего друга, и начиная с этой точки он понял, что, как и ГРоб, он поставил крест на Бакстере. Их медленная прогулка по медному лесу подтвердила ее суждение. „Эй, псина!“, сказал он Бакстеру. „Ты там, нет? Тебе бы надо что-то сделать, мужик. Боевой растворчик, IQ, что угодно. Потому что ты просто куда-то уплываешь.“
„Глаза Бакстера нашли его сквозь лицевую пластину, и он хотел что-то ответить, когда над ним пронеслась беззвучная, массивная тень. Уилсон понял еще до того, как успел взглянуть вверх, что это смерть в какой-то форме, ее озноб пронзил его, но она мелькнула так быстро, что форма, отпечатавшаяся в мозгу, казалась не той, что он фактически видел, кошачья морда с черными крыльями, кожистыми крыльями и подпорками хрящей, возможно это летучая мышь, гигантская летучая мышь. Невероятно быстрая. Похожая на то пятно, что унесло ДеНово. Он оглянулся на дорожку. Крысы все собирались и собирались в изгибах закрученной меди, что пережили их проход, тысячи вспыхивающих красных глазок, нацеленных из темных мест. Он услышал за спиной щелчок. ГРоб вставила новый магазин винтовки. „Продолжаем идти“, сказала она. „Это те, кто мы есть, мужик. Мы продолжаем идти.“
16:55
Они удалились на мили от медного леса, стены пещеры снова стали слишком далекими, чтобы видеть их или прочесть показания дальномеров, потерявшись в полях желтых цветов, когда они натолкнулись на то, что казалось выжившим от другого патруля, фигуру в скафандре, сидящую среди цветов, торс и голова в шлеме виднелись над цветами. На расстоянии он походил на часть сада в стиле дзен. Некая минималистская, смутно напоминающая человека скульптура из бледно-коричневого камня. Его скрывающий экран был включен и на дисплее лицевой пластины показывался клип из мультика про кота Сильвестра и птичку Твити. ГРоб наклонилась над ним, настучала коды на солдатском компьютере, прочитал показания на дисплее руки. „Передозировка“, сказала она.
„Кто это?“, спросил Уилсон.
„Гэри Баскнайт.“
Уилсон помнил его по тренировкам. Василиск, называл он себя. Продолжая выращивать клочок души против навязанных правил. Здоровенный, мускулистый парень из Тампы. На шее татуировка смеющегося черепа. Уилсон, сам без татуировок, задумался, не сделать ли такую же. Он посмотрел кусочек мультика. Сильвестр преследовал птичку Твити, завернул за угол дома и со скрипом тормозов остановился, когда увидел, что Твити парит перед ним. Он двумя лапами попытался схватить птичку, но Твити порхнул вверх, и Сильвестр промахнулся. Он сделал еще попытку, и еще. И еще. Каждый раз птичка Твити порхала выше, теряя в процессе одно-другое желтое перышко, однако не подвергаясь более серьезным повреждениям, продолжая парить почти в пределах досягаемости. Сильвестр не замечал, что когда он хватает и промахивается, то поднимается все выше и выше над полом. Наконец, он заметил — о-хо-хо! — и понял, что летать-то не умеет. На морде у него появилось озадаченное выражение. Потом он упал, оставив в полу дыру в форме распластанного кота. Клип начался снова. Уилсон никак не мог отделаться от банального уродства этого зрелища, этой ярко раскрашенной анимации нескольких секунд криков Уф! и Бац! и Трах! вставленных в камуфляжный боевой скафандр, от зрелища человека, редуцированного к посмертному высказыванию потокового видео. Он также не мог связать эту глупую, но тем не менее в чем-то зловещую мультяшку с тем угрюмым козлом, каким прикидывался Баскнайт, да, фактически, и был. Выбор Баскнайтом своего защитного экрана можно было рассматривать, как и его самого, как сделанный впопыхах, но, возможно, это был Баскнайтов способ с треском уйти из мира, возможно он сознавал, каким тривиальным покажется всем его найденное тело. С другой стороны, возможно, что клип воплощал абсурдистский взгляд на жизнь, который он скрывал от своих коллег, большинство из который воспринимали его, как обладающего зверским аппетитом и угрюмым сознанием зверя, загнанного на охоте.
ГРоб толкнула его локтем и Уилсон взглянул вверх и увидел, что она показывает на Бакстера, который уселся среди цветов примерно в двадцати ярдах. „Баксман?“, позвал он.
„Не подходите ко мне“, сказал Бакстер. „Не подходите, я вас испачкаю.“
ГРоб положила ладонь на руку Уилсона и сказала: „Оставь его“, но он стряхнул ее руку и сказал: „Бакстер, это полная бредятина!“
„Уходите“, сказал Бакстер.
„Это все, что от меня хочешь? Уйти? После всего, что мы прошли вместе?“
Молчание.
„Поговори со мной, Бакстер!“
„Дьяволы прорвались в мир, мужик. Куда нам идти? Дьяволы теперь повсюду.“
Разозленный, Уилсон не смог найти слов для выражения того, что чувствовал.
„Война закончена, мужик“, сказал Бакстер. „Я отваливаю.“
„Бакстер, черт тебя побери!“
„Я с тобой, мужик, я слышу, что ты говоришь. Но тепе надо уходить. И прямо сейчас.“
Он говорил страшно неразборчиво, почти непонятно, и Уилсон из этого понял, что слишком поздно спорить, что его собственные слова, если он сможет их найти, будут всего лишь раздражающим фоном к тому милому потоку мыслей, который выбрал Бакстер, чтобы умчаться прочь. Слезы закипали у него в глазах и он злился на Бакстера. Были ли их добрые времена и вместе разделяемые страхи всего лишь прелюдией к этому спазматическому уходу? Неужели люди просто придумывают друг друга, просто воображают, что они тесно связаны?..
„Чарли.“ ГРоб тронула его руку и Уилсон резко и гневно отдернулся, говоря: „Не называй меня так! Я ненавижу это хреново имя!“
„Я знаю“, сказала она. „Ненависть, это хорошо.“
Когда они энергично пошли через поле, Уилсон оглянулся и увидел находчивую желтую канарейку и засаленного черно-белого кота, прыгающих на лицевой пластине Баскнайта, что становились все меньше и все неразличимей. Он не знал, что показывается на лицевом экране Бакстера, и не хотел знать. Бакстер вечно все менял. От старой игры в пинг-понг, до фото русского метеорного кратера и африканской маски. Все глупо объявляли какой-нибудь слоган о том, что скоро под масками проступит череп. Уилсон решил, что для своего экрана оставит снимки Скалистых гор. Они не вводят в заблуждение, а это лучше, чем говорить ерунду, да и выглядит не так монструозно ребячески, как баскнайтов Сильвестр и птичка Твити. Фигуры Бакстера и Баскнайта уменьшились в неразличимое пятно и Уилсон вызвал из на экран шлема, взяв угол зрения близко к земле и глядя вверх, удерживая обоих вместе, чтобы они напоминали античные статуи, реликты исчезнувшей цивилизации, изъеденные временем солдатские монументы, в честь чего-то, что он забыл.
18:30
Уилсон больше не чувствовал себя обломком железа, диким псом, кинозвездой с бешено стреляющим оружием. Он чувствовал себя Чарльзом Ньюфилдом Уилсоном. Чарли. Шагающим по долине теней в ожидании челюстей, что укусят, когтей, что схватят, и всего того, что у ада в загашнике. Испуганным до усрачки, хотя у него под боком красивая, смертельно опасная блондинка. Он понимал, что надо тяпнуть немного боевого растворчика, но вместо этого ввел еще IQ. До опасного уровня. Колеса его разума вращались, захватывая фрагментированные образы детства, фосфоресцентные вспышки, вроде взрывных выстрелов нейронов, набор памяти чувств, накопленных за последние несколько часов, калейдоскопическая последовательность, похожая на журнальные фотографии, в основном связанные с выставкой египетских произведений искусства, все эти разновидности предметов вспоминались стиснутые вместе, словно переполненные папки, выплескивающие свое содержимое, и вызывающие короткие замыкания. Веки его дергались, он не мог глотать, сердце стучало глухо, а зрение стало слегка оранжевым. Но вскоре возбуждение и дискомфорт прошли, словно он прошел точную настройку, словно отполированный как пуля цилиндр вставили на место в его дергающееся нутро, образуя некое стабилизирующее присутствие, и он начал в первый раз за все время схватывать ситуацию, а не просто реагировать на ее безнадежность, принимать ее, и принимая ее, хладнокровно объявляя об этот самому себе, устанавливая ее параметры, он начал верить, что не все потеряно. Они находятся в аду, возможно с затесавшимися туда одним-двумя клочками неба, и не могут установить контакт с командованием. И как на любом поле боя, ситуация текуча, и, как и на любом другом полу боя, они не могут доверять своим инструментам. Он был в таких обстоятельствах и раньше. Не в таких страшных обстоятельствах, наверное, но на поле, которое — каким кажется и это — было текучим до такой степени, что фактически меняло форму. Но по существу они в той же самой позиции, в какой были во время их других секретных акций, в тех конфликтах, о которых никогда не сообщают в новостях дома. Понимание этого придало ему надежду. Если ситуация текуча, тебе надо стать текучим. Тебе надо понять уникальные законы этого места и мгновения и позволить им диктовать курс твоего выживания. Он выключил свои измерительные инструменты. Он больше не хочет видеть предметы в виде мультяшек или смущаться показаниями, которым не может доверять. Они на правильном пути, подумал он. Надо идти вперед. ГРоб это усекла. Идущие вперед — вот кто они.
Когда они шли среди цветов, ГРоб расспрашивала его о Колорадо, о том, где он учился в школе, была ли у него подружка и все такое. По этим расспросам он и понял, насколько она испугана. Она никогда не была особенно разговорчивой, просто бешеный солдат, вроде Пердью… и, наверное, подумал он, это и лежит в сердце ее страха. ГРоб и Пердью были ближе, чем он и Бакстер. Они ходили вместе в увольнительные, и нет сомнения, что они были любовниками, хотя Уилсон знал, что одним глазом ГРоб посматривает на мужиков. Сотни раз он ловил на себе ее взгляды. Но ГРоб и Пердью были боевой единицей, они нейтрализовывали страхи друг друга, а теперь Пердью ушла и ГРоб не уверена в самой себе. В данном контексте он подумал, почему он не стал неувереннее теперь, когда ушел Бакстер. Он не верит, что это просто IQ изолировал его от страха, и он продолжает принимать то, что он и Бакстер и близко не имели таких сильных уз, как ГРоб и Пердью. Чем были они друг для друга неясно. Но когда он об этом сейчас думает, он подозревает, что понимает суть их отношений, что по-настоящему они не были тесно связаны, они довольно хлипко равнялись друг на друга, играя в отношения брат-братишка, чтобы провести время.