Прогулка под деревьями
Шрифт:
В последней книге Тома «Радость жить» — чудесное название для чудом живущего человека — столько трогающих за душу фраз, которые для меня подлинные просветы, грустные и озаряющие разом, необычайно близкие к лучшему, что я смог бы придумать сам, но мне никогда так не написать:
«Да обретете вы ласковую вечность, люди, дрожащие перед тайной лет».
«Бывают голоса, похожие на ясное небо за рощей».
«Там, внизу, те, кто для меня еще жив. Слабеющие огни моего существования, мои потери».
Может быть, однажды, в особенно непримиримом настроении, я решусь и вычеркну из числа друзей всех, кому эти содрогания слов ничего не говорят.
февраль
Вальзер [154]
июнь
В поезде на Мюнхен, идущем по берегу Невшательского озера оттенков стали: всюду изобилие зеленых насаждений, и все-таки полное убожество архитектуры, если сравнить ее с прекрасными старыми домами в последних селеньях на берегу, выглядит как предвестье конца света.
154
Роберт Вальзер (1878–1956) — швейцарский немецкоязычный прозаик, высоко ценимый Кафкой, В. Беньямином, Музилем, Т. Манном, Г. Гессе. Во второй половине жизни отрекся от литературы, помещен в лечебницу для душевнобольных, где и умер.
Почти поражаешься, замечая среди этих тщательно выстроенных декораций обычные полевые цветы — шалфей, мак; вот так же я поразился, увидев, как над садиком наших друзей в Голландии протянулся выводок цапель. Стихи — из разряда этих цветов, этих утесов, ничего общего с остальной архитектурой, ничтожной и вездесущей, они не имеют. Только не нужно принимать эти слова за избитое сожаление о потерянном рае.
июль
Перечитал сборник стихов Кристины Лавант, составленный Томасом Бернхардом [155] . Прекрасно, как старые распятья деревенских церквей, как старая тканина — суровая, жесткая.
155
Кристина Лавант (наст, фамилия Тонхаузер, 1915–1973) — австрийская поэтесса, прожила жизнь в нищете и болезнях, умерла непризнанной, Жакоте переводил ее стихи; Бернхард Томас (1931–1989) — австрийский поэт, романист и драматург.
август
Птица на другой стороне поля ныряет в лес, под сень деревьев, теснящихся на опушке: не знаю, чем она меня так тронула.
Но может быть, это не так уж трудно понять: птицы, особенно такие крупные, как эта сойка, почти всегда свободно передвигаются в пустом пространстве. А тут всё меняется, как будто она вошла под домашний кров, в зеленый приют.
Думал об Анри Тома, о посланной ему открытке, где изображен лекиф в форме девушки с лирой.
Изображение этого изображения, сможет ли оно ему помочь?
Сможет ли хоть какое-то жертвенное вино напоить дух в том краю?
Изображение девушки или изображение лиры в ее руках,
или ее живое присутствие, само ее похожее на лиру тело — сумеют ли они выручить старика там, где он теперь?
Или единственный выход — химия Морфея?
сентябрь
Сон, один из нескольких, или, точнее, одна подробность в нем, которую я посчитал важным запомнить. Смерть — сказали мне или я сам себе сказал посреди полного приключений сна — была той дверью, которую я видел перед собой, если не ошибаюсь, в стене какого-то подземелья, почти квадратной, тяжелой, сбитой из массивных досок дверью, и в просвет ее была видна другая такая же, кажется, увитая чем-то вроде плюща, но только уже запертая, явно обреченная никогда
октябрь
Какие слова еще хватит твердости произнести на ухо умирающему или даже просто истосковавшемуся, потерявшему всякую надежду вернуть прошлое? Нужно найти — найти безошибочно — те, которые единственно уместны; и ни малейших фиоритур (хоть они и в родстве с цветами).
Есть ли вопрос серьезнее этого?
Удержать свет. Когда начинает смеркаться и видишь только смутные образы, только тени, преврати их в звук, сумей создать звук, который сохранит сияние для слуха. А когда заглохнут и звуки, высеки пальцами хоть искру. Подумай: ведь над этим холодеющим телом сейчас вспорхнет то невидимое, чьим летучим отблеском в нашем мире служат птицы.
Деревья начинают желтеть, словно пытаются возместить светом убывание дня.
Майнц. Архитектура барокко или рококо в Германии, где современные постройки нередко — и чаще, чем в других краях, — подавляют массой, тусклой окраской, квадратными очертаниями, как-то озадачивает. В ней, понятно, не чувствуешь связи с этим позднейшим стилем, но еще меньше — со стилем жизни людей, в отличие от Италии, где городская жизнь кипит, бурлит, а потому отлично согласуется с волютами, взрывами, выбросами камня или гипса. Здесь контраст еще резче, поскольку всё вокруг отстроено заново, сделано с иголочки, вылизано до блеска.
Большинство прохожих выглядят людьми скромного достатка. Нигде ни малейших следов роскоши.
Дважды накатывавшее тяжелое чувство. Сначала при виде ребенка, на автобусной остановке вырвавшегося у матери и бросившегося на набережную, рыдая и хрипя; при виде его лица, озверевшего и несчастного разом, и страха матери, кинувшейся ему вслед, видимо боясь слишком близкой реки. А потом — при взгляде на белого как мел калеку с изрытым морщинами лицом, резким движением направившего инвалидную коляску к столику чайного салона, где я обедал, болезненного, агрессивного еврея, предвидящего краткосрочное возвращение нацизма, намеревающегося вскоре обзавестись двумя специальными автомобилями для инвалидов и перебраться в Америку. Он был явно обозлен на весь мир; если я правильно понял, искалечили его долгие годы тюремного заключения по политическим мотивам.
апрель
На северном склоне горы Ленсёй. Резкая зелень луговой травы напоминает окраску крупной зеленой ящерицы, которую Данте называет словом «ramarro», о чем я узнал, работая вместе с Лучано Эрбой [156] над переводами мотетов Монтале, где одна такая выскакивает, как стрела из лука.
Минуя Кюрнье, милую деревушку, скучившуюся у дороги, я заметил на берегу реки совсем другой луг. Чем он так отличался? По нему не бродил скот, на нем не играли дети, и все-таки он не пустовал. Солнце — показалось мне еще раз, может быть, из-за близости реки — напоило его такой нежностью и чистотой, что он выглядел как обещание.
156
Лучано Эрба (род. в 1922 г.) — итальянский поэт, Жакоте переводил его стихи.
Погожий день в саду — и картины мира, множимые и опошляемые телевизором: невозможно на это смотреть. Раненые под Тель-Авивом, один из которых похож на Квазимодо, слепые летчики, играющие в мяч, контуженая, потерявшая чувствительность девочка с длинными зубами животного. На следующий день — слепой боснийский мальчик, сразу вслед за абсолютно вылощенными разглагольствованиями нашего премьер-министра.
Фотографии эсэсовцев, скалящихся, отрезая пейсы евреям Варшавского гетто: заушение Христа. И абсолютный, отвратительный ужас ненависти. Конца этому не будет.