Прогулка под деревьями
Шрифт:
Самое живое ощущение влаги, влажной свежести ирисы дают в тени — тени липы, смоковницы. На солнце они выцветают, блекнут.
май
Сон. Начинается он, насколько помню, с огромной рыбины, которая плавает в водоеме у моих ног — рядом со мной дочь и, может быть, друзья, — делается все больше и выглядит все более угрожающей, поднимаясь на поверхность: уже видна ее зубастая морда, она злобно вцепляется мне в ногу, мне удается вырваться. Потом, следуя за каким-то ребенком, все оказываются в странном месте с часовней, смысла происходящего не понимает никто. Дальше идет какой-то большой город, где мы то и дело теряем друг друга и, расставаясь, каждый раз забываем уговориться о месте встречи (кто эти «мы», я не знаю, знаю только, что среди нас мои отец и мать). К концу дня мне становится все тревожнее, я боюсь, что гостиницы закроют,
Запахи растений, другого голоса у которых нет. Жимолость, бирючина. Это для пчел.
Свист, просверк неутомимых стрижей, их эскадрильи. Черные, словно литые, словно орудия для литья. Лапок почти не видно.
июнь
Середина дня, жарко. Небо над самым коньком кажется раскаленным добела и выгоревшим выше; даже стрижи словно притихли, отяжелели и, кажется, медлят на лету.
«Окрестность с желтыми птицами» Валенте [163] . Временами трудно входить в эти оголенные строки, как в иные стихи Хуарроса или Жабеса [164] . Помогают слова, обращенные им к умершему сыну и давшие название всей книге: «Я думал, что знаю твое заветное оюво, способное тебя окликнуть. Но я его не знаю, не нахожу. Это я умер, я забыл твой секрет, говорю я себе».
163
Хосе Анхель Валенте (1929–2000) — испанский поэт, переводчик английской и итальянской лирики, вдумчивый эссеист; в 1954–1986 гг. жил за рубежом (Великобритания, Франция, Швейцария).
164
Роберто Хуаррос (1925–1995) — аргентинский поэт; Эдмон Жабес (1912–1991) — французский поэт, мыслитель-эссеист.
И ниже: «Человек, несущий пепел умершего в маленьком свертке под мышкой. Моросит. Никого. Он идет, как будто его сверток можно куда-нибудь принести…»
Зацепляет на этой странице, конечно, «маленький сверток»; без этого, без этих слов все растворилось бы в бесплотной белизне.
Валенте хватается за тонкую, тончайшую нить, но этого достаточно, чтобы удержаться: «Я на самом обрыве всего лишь узенький край бестелесной тени».
Заметка в книге Валенте «Камень и средоточие»: «Предельную смелость испанского поэтического слова ищут и видят у Гонгоры. А ее — и без малейшего ущерба для великого кордованца — следовало бы искать у Сан-Хуана де ла Круса». И еще: стоит прочесть дальше его эссе «Зрачок воды», о связи между водой и ночью, той рекой, теми водами, дна которых, как в «Духовной песни» Сан-Хуана, человеку не достичь и которых никому не перейти вброд, «aunque es de noche», «хоть мрак все гуще».
июль
В «Рыцаре телеги» Кретьена де Труа [165] королева забывает гребень на краю источника — словно ей не во что больше посмотреться, кроме воды. Янтарь, безлюдье. Янтарь и чистая вода. Вот, как и в предыдущей заметке, те места, где я хотел бы бродить.
ноябрь
Высокие тополя, похожие на веретена с падающей, золотого чекана, листвой; веретена, с которых понемногу сматывают пряжу. Всё это без шума, без надрыва и скорее похоже на дар, как будто время раздает золотые червонцы или поэт отрывает от себя последние стихи, последние сияющие страницы, которые и падают в здешние расселины с их всегдашними лужицами.
165
Кретьен де Труа (1130–1191) — французский поэт, автор стихотворных рыцарских романов.
Я вспоминаю Гонгору: «О ваша зелень, сестры храбреца», чудесный сонет, представляющий, по Овидию, превращение Гелиад, сестер Фаэтона, в тополя:
…кора покрывает последнее слово. Вот уже слезы текут; источась, на молоденьких166
Овидий, «Метаморфозы» (II, 363–366), перевод С. Шервинского.
Чудесное переплетение сказок, если угодно — выдумок, за которыми таится полновесная правда: падающая в воду листва, слёзы, превращающиеся в украшения.
Расходящийся золотым веером вечерний свет, голые деревья, кое-где тронутые багрянцем, холодное полукружье луны облачного оттенка, — всё это, стоит поднять глаза, перекликается с «Ricordanze» Леопарди, которые я снова перечитываю. Как на себе, пусть не с такой глубиной и, конечно, не с такой остротой, переживаешь эти чувства — едва ли не те же, что у меня самого, на которых я остановился, так что не могу ни отделить их от моего существа, ни помешать им возвращаться снова и снова.
Ogni giomo sereno, ogni goder ch’io sento, Dico: Nerina or piu non gode; il campi, L ’aria non mira… [167]Никто из поэтов, кроме Леопарди, не сумел сделать грусть такой прозрачной; может быть, для этого нужен доведенный до высшего совершенства итальянский язык?
Последние фортепьянные вещи Листа в прекрасном исполнении Альфреда Бренделя: их вполне можно назвать «угрюмыми», «траурными», — первый эпитет отчасти передает это самим звуком. Всякая виртуозность забыта, кажется, здесь нет больше никого, кроме странника, почти наугад бредущего по бескрайнему пространству, по жизни; в «скорбной гондоле» уже не слышится ничего венецианского, мне она скорее напоминает некоторые страницы Леопарди, наподобие «А se stesso» [168] , где он, угасая, доходит в своем отчаянии до самого дна.
167
…Иль ясный день, едва я наслажденье // Почувствую, я говорю: Нерина // Уже не наслаждается ничем, // Не видит ни полей, ни неба… (ит.) — перевод А. Наймана.
168
К себе самому (ит.).
Та же роща гигантских и с каждым годом все более высоких платанов огненного цвета, возносящих верхние ветки на уровень голубого гребня гор. Представляешь себе что-то вроде наряда, написанного Климтом [169] , только более воздушное, ажурное, дышащее ветром, — так или иначе, зрелище в этот час дня и в эту пору года поистине царское. «Золотая голова» [170] . Благородство без малейшей скаредности. Зеленый замок? Корни этих платанов питает река Шалерн, чаще спокойная, чем прыгучая и болтливая. И кажется, что они подняли на предельную высоту отблеск той самой воды, которая бежит у их подножия, миновав школьный дворик, наполненный детскими голосами.
169
Густав Климт (1862–1918) — австрийский живописец-символист.
170
Название драмы Поля Клоделя (1890).
Все возможные метаморфозы движения, метаморфозы времени; кажется, здесь удается замедлить ход жизни, выводя слова на листве, которую может сорвать первый же ветер.
Снова слушал Веберна. Предельной сжатостью, предельной экономией средств он напоминает Моранди. В августе 1919 года, в письме Альбану Бергу, он говорит о своей любви к горам: «…в поисках высочайшего… Причина моих чувств — тот глубокий, непостижимый, неисчерпаемый смысл, который открывается в любом явлении природы… Я обнаружил тут одну травку (это была грушанка из семейства вересковых). Маленькая, вроде ландыша, неброская, еле заметная. Но ее бальзамический запах. Этот запах! В нем для меня сама нежность, сама изменчивость, глубина, чистота…»