Прогулка
Шрифт:
Именно поэтому они возникают вновь и вновь, преследуют его на протяжении почти двух десятков лет, надоедают, словно тяжелый сон больного, прервать который нет возможности. Такой сон долго мучил его, Николая, после подавления бунтовщиков на Сенатской площади: расстреле картечью солдат и повешения главарей. Тогда он не сожалел о пролитой крови -- чему быть, того не миновать! Хотя и не считал себя виновным в случившемся.
Эта гроза начала собираться задолго до него. Старший брат Александр Павлович, со своим ангельским характером, со своим чувствительным сердцем, на многое закрывал глаза. Он
Он, Николай, всего лишь был третьим в очереди на престол. Однако после смерти Александра Павловича Константин испугался -- в его памяти еще оставались детские впечатления о марте 1801 года, смуте и убийстве отца. Зная настроения в гвардии, Константин не хотел повторить его судьбу. Да и сам Николай, если быть до конца откровенным, боялся трона. Он, конечно, хотел власти, но не ценой гибели себя и своей семьи.
Узнав о начавшемся мятеже, он сказал жене: "Если придется умереть, то будем умирать с честью!" Такие суровые слова для молодой Александры Фёдоровны прозвучали словно приговор. Если муж -- сильный и властный человек, говорил подобным образом, значит, их положение очень опасное, непредсказуемое, и они буквально висят на волоске. А у неё четверо детей и младшей, Александре, всего полгода.
Именно с того времени у его жены появился нервный тик, род лицевой судороги, иногда искажающей черты её прекрасного лица.
Не в этом ли заключалось наказанье божье за всё, что он, император Николай, сделал?
Тот же Александр Христофорович. После смерти Пушкина граф едва не поплатился жизнью. Пушкин погиб в январе, а в марте Бенкендорф потерял сознание на заседании совета министров и хворал более двух месяцев. Он, Николай Павлович, самолично проводил много времени у его постели и посетители справлялись именно у государя о состоянии больного. Бенкендорф был ему другом, а друзей он всегда умел отличать.
Сейчас, задним числом, император подумал, что божье наказание невольно пало и на графа. Выходило, что близкие ему люди страдали именно из-за его прегрешений.
В задумчивости император шёл за повозкой. В это время сзади раздался осторожный голос:
– - Ваше Величество, прошу дозволения спросить?
Не оборачиваясь, Николай Павлович произнес:
– - Спрашивайте!
– - Кого мы имеем честь хоронить?
– - голос звучал осторожно и почтительно, как, впрочем, и должен звучать голос подданного, говорившего со своим государем.
– - Моего солдата!
– - негромко ответил царь.
Позади тихо прошелестело -- все передавали друг другу его слова. Они прошли ещё немного по мостовой в сторону Смоленского кладбища, что на Васильевском острове.
Император шагал, опустив голову, вспоминал Бенкендорфа. Милейшего Александра Христофоровича ему не хватало. В последние годы жизни графа они несколько отдалились друг от друга, но, по большому счету, это ничего не значило. Николай Павлович знал, что тот предан ему. "Он примирил меня со многими, а поссорил с немногими", --
Он сказал так, чтобы соответствовать исторической минуте, знал, что ближайшее окружение и, прежде всего, постоянный секретарь барон Корф, донесут эту фразу до далёких потомков. При любом значимом для него и России моменте, он стремился выглядеть и говорить так, чтобы это запечатлевалось навечно, словно памятник в бронзе.
Но Николай Павлович был живым человеком. Оставшись один, отпустив придворных, он отправился к Александре Фёдоровне. Они принялись вспоминать почившего и слёзы умиления ненароком появлялись на глазах супругов. Лёгким кружевным платком жена утирала их у себя и на его лице.
Именно Бенкендорф был незаменимым помощником в раскрытии подлых и запутанных интриг, в которые частенько пускались его подданные.
Ему припомнилась история, когда после очередных родов Александры медики запретили ему спать с женой. Это было в тридцать втором году, он был еще не стар -- ему едва исполнилось тридцать шесть. Придворные врачи сообщили, что частые роды подорвали здоровье Александры Фёдоровны, что она ими сильно утомлена, что нескончаемые балы и развлечения еще более ослабляют её.
Тогда он принял всё за чистую монету, потому, что верил известным акушерам Петербурга Задлеру и Шольцу. Да и как им можно было не верить? Они приняли роды всех его детей. Но верный Александр Христофорович просветил его. Он сказал, что это один из способов удаления законной супруги, и что её место может заступить другая. Чрез неё, чрез новую фаворитку, намерена усилиться некая группа вельмож, желающая заполучить государевы милости.
Тогда Николай Павлович стал внимательнее приглядываться вокруг в ожидании возможной претендентки.
Поначалу ему казалось, что это Варенька Нелидова. Её, вроде бы, нашла сама Александра Фёдоровна. Девушка не принадлежала к особо знатному роду, хотя её тетка Екатерина и была фавориткой его отца Павла. Какое-то время император ждал, когда же она проявит себя, покажет свой истинный интерес, начнет хлопотать, просить за кого-то. Но... Шло время, а Варенька ничего не просила. Она была милой и кроткой, в домашнем кругу он её запросто звал Аркадьевной.
Вот тогда перед Николаем и возникла Амалия Крюденер, двоюродная сестра жены, внебрачная дочь баварского посланника Лерхенфельда. Она приехала в Петербург незадолго до родов Александры Фёдоровны, и на балу её отца Николай впервые увидел эту красавицу.
К этому времени Амалия слыла уже опытной дамой в амурных делах. Отец недолго держал её под опекой. Едва ей исполнилось пятнадцать, он выдал дочь замуж за барона Александра Крюденера, русского дипломата в Мюнхене, человека в возрасте, весьма неприятного в общении.
Лерхенфельд торопился с браком не потому, что особо нуждался в деньгах или в протекции -- ничего этого у Крюденера не было. Дело в том, что скороспелая свадьба призвана была предупредить развитие нежелательного романа между дочерью и другим мюнхенским дипломатом -- известным поэтом Фёдором Тютчевым, который выглядел в глазах Лерхенфельда неподходящей партией.