Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
Шрифт:
Да, Блока тянуло к «женщинам Достоевского». «Что пред ними бледные девушки Тургенева, великие женщины Толстого? – убеждал он однажды Всеволода Рождественского. – Всех их затмевает Настасья Филипповна или даже та же Грушенька, мещанка с ямочками на щеках. Они – страшное воплощение самой жизни, всегда неожиданной, порывистой и противоречивой. Их, как и жизнь, нельзя загадать наперед. Вот почему так губительны встречи с ними…»
Блоку порой ничего не нужно было от этих случайных женщин – настроение минуты, всего-то. «Вчера… взял билет в Парголово и поехал на семичасовом поезде, – писал он в один из дней того времени В.Пясту. – Увидел афишу в Озерках: цыганский концерт. Почувствовав, что – судьба и что ехать за Вами и тащить Вас на концерт уже поздно, – я остался в Озерках. И действительно: они пели Бог знает что, совершенно разодрали сердце; а ночью в Петербурге под проливным дождем та цыганка, в которой, собственно, и было все дело, дала мне поцеловать руку –
58
Театр-варьете «Аквариум» существовал на месте будущего «Ленфильма» с 1908 г. Это был самый большой театр-варьете в России (на триста столиков). Здесь выступали певицы В.Панина, А.Вяльцева, Н.Плевицкая, знаменитые цыганские хоры Н.Шишкина и А.Масальского. Кстати, первый конкурс красоты прошел в России не после перестройки 1985-1990 гг., а в 1908 г., и как раз в «Аквариуме».
Поцеловать руку, заглянуть в глаза… Да, это было всегда всего лишь минутное настроение, давнее, почти мистическое, поклонение Женщине. Откуда это? Вспомним эпистолярный диалог Блока и Белого еще до свадьбы поэта с Любой Менделеевой, когда друзья, да еще Сережа Соловьев, троюродный брат Блока, основали так называемое «Братство Рыцарей Прекрасной Дамы». Восторженные мальчишки, они основали это «братство» для поклонения «Деве Радужных Ворот», для вечного служения ей. Но кто она, эта Дама, почему ей надо поклоняться и в чем суть этого служения, представляли себе, кажется, не вполне. Как бы туманили друг друга. Белый, например, простодушно спрашивал Блока еще в июне 1903 года: «Вот мы пишем друг другу о Ней , о Лучезарной Подруге, и… как будто мы уже знаем… кто Она … Определите, что вы мыслите о Ней… Является ли она для вас Душой Мира, или определенной личностью?» Блок отвечал: «Я чувствую Ее, как настроение… Думаю, что можно Ее увидать, но не воплощенную в лице… Только минутно (в порыве) можно увидеть как бы Тень ее в другом лице… Это не исключает грезы о Ней, как о Душе Мира»…
Вот так – настроение, тень, грезы и вечный поиск того, чего вообще-то, может быть, и нет на земле. Именно это раздражало «реалистов» от жизни, современников поэта, именно это отталкивало многих от непонятных стихов о Прекрасной Даме и именно это, рискну сказать, необъяснимо влекло к нему его бесчисленных поклонниц. Что-то такое, «непрочтенное» нами, мужчинами, женщины чувствовали в этом. Все женщины.
Помните, Горький сказал как-то, что после одного случая он многое понял в Блоке, тот стал ему как бы «близким и понятным». Так вот, наш Буревестник, который в 1930 году признается, что поэзия Блока «никогда особенно сильно не увлекала» его, в некоем ресторане «Пекарь» встретил однажды такую же «незнакомку» – барышню с Невского. Та поведала Горькому, что однажды в первом часу ночи, в слякоть, на углу Итальянской улицы к ней подошел прилично одетый, красивый, с гордым лицом человек. Пригласил ее в комнаты для свиданий (Караванная, 10). «Иду я, разговариваю, – вспоминала проститутка, – а он – молчит, и мне было неприятно даже, необыкновенно как-то, я не люблю невежливых. Пришли, я попросила чаю; позвонил он, а слуга – не идет, – рассказывала она Горькому. – Тогда он сам пошел, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу: он сидит напротив, облокотясь на стол, и смотрит на меня так строго – ужасные глаза! “Ах, извините, говорю, я сейчас разденусь”. А он улыбнулся вежливо: “Не надо, не беспокойтесь”. Пересел на диван ко мне, посадил на колени и, гладя волосы: “Ну подремлите еще”. И, представьте, я опять заснула, – скандал! Открою глаза, улыбнусь, и он улыбнется. Кажется, я даже и совсем спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: “Ну, прощайте, мне надо идти”. И кладет на стол 25 рублей. “Послушайте, говорю, как же это?” А он засмеялся тихонько, пожал руку и – даже поцеловал. А когда я уходила, слуга говорит: “Знаешь, кто с тобой был? Блок, поэт – смотри!” И показал мне портрет в журнале».
Что понял Горький в Блоке, узнав об этом случае, неведомо. Одно читается ясно в этой встрече – все та же жалость к женщинам, все та же тоска. Поэтическая тоска Блока. И какое-то тщательно скрытое поклонение. Да, со многим из того, что напишет потом вдова Блока, можно не соглашаться, но один диагноз ее звучит, кажется, хоть и сурово, но справедливо: Блок почти никогда не знал полной любви – духовной и физической.
«Близость с женщиной для Блока с гимназических лет, – напишет Любовь Дмитриевна, – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь. Слава Богу, что еще… в молодости – болезнь не роковая… Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безличная, купленная… Даже при значительнейшей его встрече… было так, и только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той, и другой любви».
…Окно Блока на Малой Монетной горело два года… Кстати, и сам поэт любил смотреть в незнакомые окна, бродя по ночам. А про «окно Кармен» он даже написал: «В последнем этаже, там, под высокой крышей, // Окно, горящее не от одной зари…»
А вот кто она, эта Кармен, с которой он познал и духовную и физическую любовь, где было окно ее – об этом у следующего дома нашего путешествия по Серебряному веку.
15. СТЕНОГРАММА… ЧУВСТВ (Адрес седьмой: Офицерская ул., 53, кв. 9)
Если Фонтанка считается ахматовским районом города, то Офицерская, может, самое блоковское место Петербурга. На этой улице был когда-то театр, где грянул первый сценический успех Блока; здесь жила мать поэта, Александра Андреевна (Офицерская, 40); здесь находится и последняя квартира поэта, где он умрет (Офицерская, 57). И наконец, этот дом №53 – обиталище последней большой любви его, той, кому и было посвящено стихотворение про окно, «горящее не от одной зари». Теперь оно не на последнем этаже – один этаж дома надстроили в наше уже время. Но если захотите найти его, оно – крайнее справа на пятом этаже. За ним и жила Любовь Андреева-Дельмас – его Кармен. По другой стороне улицы и ходил Блок, как влюбленный юнец, поглядывая на окно и еще боясь познакомиться с ней. Хотя она знала уже: он в нее влюблен…
Ранней весной, когда еще лежал снег на улицах, но с крыш уже звенела капель, я поднялся в комнату Кармен. Признаюсь, сердце колотилось – вот по этой лестнице ходили она и поэт, вот на этом этаже встречались и прощались, вот за этой дверью жила любовь Блока. Ныне, увы, это запущенная, страшноватая, а в общем – обычная коммуналка с тесным коридором, какими-то шкафами, крашеными трубами парового отопления, которые бросаются в глаза.
В комнате Андреевой-Дельмас живет ныне молодая пара: простые, радушные, гостеприимные люди. Они кинулись убирать что-то с дивана, очищая место для гостя, уносить на кухню посуду со стола, освобождать подоконник от увесистых горшков с цветами. Ведь что сохранилось от тех времен? Только стены, подоконник да вид из окна – прямо на Офицерскую. Я хотел всего лишь посмотреть: виден ли из окна тот тротуар напротив, где ходил, поглядывая на окно певицы, очарованный поэт? Но когда выглянул в окно, из-за туч блеснуло солнце – прямо напротив, прямо в глаза! – и, надо сказать, все преобразилось вмиг. Да-да, так все и было: стекла, засверкавшие от прямых лучей, ощущение наступающей в жизни весны и солнце – для них в тот год одно на двоих. Ибо никого вокруг не замечали. Да и был ли кто-нибудь вокруг для внезапно влюбленных?..
Помните, Блока притягивали женщины, похожие на героинь Достоевского. Андреева-Дельмас в чем-то и оказалась такой. Мать поэта в одном из писем, где скажет, что она «хороша как певица и актриса», обронит и главное словцо про нее: «Она… стихийная». Блоку же, когда Дельмас, с ее красотой и развязностью манер, потряхивая золотисто-рыжими волосами, в темно-малиновой юбке, оранжевой блузе и черном фартуке, врывалась на сцену, вообще казалось, что это не женщина – «влекущая колдунья». Его влекущая. Может, потому он, получающий пачками письма от поклонниц, ей напишет – первым…
Ныне известно все: когда он написал первое стихотворение из цикла «Кармен», когда отправил ей первые книги с посыльным, когда познакомился с нею в Театре музыкальной драмы – 28 марта 1914 года. Об одном спорят литературоведы и сейчас: неизвестен день, когда он впервые увидел ее на сцене в знаменитой роли. Блок писал, что 14 февраля он слушал Дельмас-Кармен «в третий раз». А впервые, просчитали исследователи, он мог видеть ее в роли Кармен три раза в декабре, раз в ноябре и четыре раза в октябре еще 1913 года – именно тогда давали в театре эту оперу.
Впрочем, это неважно. Гораздо важнее, что Блок после знакомства с ней возьмет за правило, как вспоминала сама певица, всякий раз после исполнения ею роли Кармен посылать ей розы – «эмблему красоты, восторга любви и счастья обладания». А кроме того, с появлением Андреевой-Дельмас в жизнь поэта войдут и вербы, и ячменные и ржаные колосья, и ландыши…
«Прынцессе Гишпанской», как, любя, называл Дельмас известный в те времена пародист Давыдов, было в то время тридцать. Она была уже замужем за певцом Андреевым, впоследствии выдающимся артистом Мариинки, но псевдоним Дельмас (это, кстати, фамилия ее матери, француженки) вынуждена была взять из-за оперной певицы Андреевой, – однофамилицы. Это было еще в 1905-м, когда будущей Кармен только-только исполнился двадцать один год…