Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
Шрифт:
Я лично оценке этой не удивился. К 1914 году Северянина давно признали даже такие авторитеты, как Брюсов и Сологуб. Не признала – и потом не признает – Зинаида Гиппиус. «Он, – скажет о Северянине, – жаждал “изящества”, как всякий прирожденный коммивояжер. Но несло от него, увы, стоеросовым захолустьем». Не признал и Блок, который, оказавшись как-то на совместном вечере на Бестужевских курсах (10-я линия, 33), успел шепнуть соседке: «Ведь это капитан Лебядкин? Новый талантливый капитан Лебядкин». А Сологуб, который ласково будет звать Северянина по-домашнему Игорьком, напротив, пригреет его, посвятит ему триолет и напишет предисловие к первому сборнику поэта «Громокипящий кубок», где назовет его «радостным даром небес» и сравнит приход его в мир с весной. Сборник, кстати, за два года переиздадут семь раз. Такого с поэтами тогда не бывало. У Мандельштама первая
Неудивительно, что «шатенному трубадуру» смертельно завидовал Маяковский – «то ли дружий враг, – говорил Северянин, – то ли вражий друг». Нет–нет, они вместе разъезжали по России, читая стихи, пили-ели на банкетах, но Маяковский вечно и мелко задирал поэта – вчерашнего своего кумира. Однажды в Керчи нарушил уговор, вышел на эстраду в желтой кофте. Северянин обиделся и тем же вечером уехал в Петербург. Выйдя с вокзала на Невский, увидел похоронную процессию, какие-то знакомые лица в толпе. «Кого хоронят?» – спросил. «Какого-то футуриста». Хоронили Игнатьева, редактора «Глашатая». Тот в день свадьбы своей зарезался бритвой. Уговаривал умереть с ним и невесту, да та не согласилась. Так он заплатил за сиюминутную славу… Платил за нее и Северянин…
Я уже говорил, что он коллекционировал придуманные им афоризмы – их к концу жизни наберется у него ровно сто. Так вот, один афоризм гласил: «Женщина без прошлого, что рыба без соли». Но у встреченных им женщин самым знаменитым «прошлым» – это подразумевалось – был все-таки он сам, Северянин.
Из-за одной «симпатии», восемнадцатилетней «ингерманландки», которую в поэзах он звал Предгрозей («она томила, как перед грозою воздух»), Северянина чуть не зарежут. «Любились» они, по словам поэта, два лета, пока гатчинский мельник не приревновал ее. Пьяный, он уже занес над головой Северянина нож, но был остановлен четвертым участником «поэтической элоквенции» (так назывались эти загулы) – заведующим гатчинским птичником Петром Ларионовым… Этот спаситель-птичник, которого Фофанов прозовет «перунчик», скоро войдет в кружок эгофутуристов, станет «поэтом», а по вечерам компания будет поить его особой, любимой им водкой – «с запахом махорки»…
Да, платить Северянину придется – и платить жизнью. Забегая вперед, скажу, что перед смертью поэт признается: ему очень мешала в отношениях с людьми его «строптивость и заносчивость юношеская, самовлюбленность глуповатая и какое-то общее скольжение по окружающему. В значительной степени это относится и к женщинам. В последнем случае последствия иногда бывали непоправимыми и коверкали жизнь , болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве (курсив мой. – В.Н.)».
Кажется, такой «непоправимой» историей была его первая любовь – Злата. Я обещал рассказать, как предаст он ее. Дело в том, что в самый пик его славы и успеха она, похоронив «старика» и любя поэта по-прежнему, ждала, что теперь-то он женится на ней, теперь-то дела его в порядке. Ведь у нее подрастала дочь Северянина. Увы, поэта цепко держала при себе уже опытная соблазнительница, актриса Балькис Савская (псевдоним, заимствованный из литературы), а в миру Мария Домбровская [201] . «Моя 13-я», – называл он ее. Называл, кстати, для саморекламы, потому что на деле он к тому времени давно уже потерял счет своим победам. Перечислять «романы» его даже до Домбровской – дело хлопотное. Была некая Аруся, княжна Арусян Шахназарова (ей посвящена поэза «Демон»), потом какая-то Вера Жукова («Поэза о Бельгии»), потом гречанка Людмила Керем, певица Британова-Британочка, актриса Гадзевич-Плутоглазка, какие-то Инстасса, Нефтис, Фанни, Ната… Несть им числа…
201
Мария Домбровская-Волнянская (1885-1939) - дочь офицера, исполнительница цыганских романсов, которой поэт посвятил шестой том своих сочинений, была музой поэта почти семь лет. У нее много имен, поэт звал ее Муринька, Балькис Савская, Муза музык. Северянин расстанется с ней в 1921 г. в Эстонии, напишет в письме своей финансовой покровительнице А.Барановой: «Я жалею ее, но виноватым себя не чувствую... Жить с поэтом - подвиг, на который не все способны...» «Подвигом», видимо, называл четырехлетнюю жизнь ее в одном доме
А Злата, отвергнутая вторично, выйдет замуж за немца, станет Евгенией Гутцан-Меннеке. Муж ее звезд с неба не хватал, но человеком был надежным. Когда начнется мировая война и по России покатятся погромы немцев, супруги уедут в Берлин, где трудолюбивая белошвейка откроет собственную мастерскую. Дочь от Северянина, Тамару, отдаст в балетную школу – та станет профессиональной танцовщицей. А про Игоря почему-то решит, что он погиб в смутные годы революции и Гражданской войны. И вдруг в 1921 году в берлинской газете «Голос России» она натолкнется на его «Поэзу отчаянья», где прочтет слова, что «даже любовь – корыстна». Сначала обрадуется – жив, а потом, по стихам, сердцем поймет – ему плохо. Через редакцию газеты, вот что удивительно, разыщет его в Эстонии. Одно письмо ее из Берлина сохранилось: «Мой дорогой друг… Мой так близко родной. Я ведь не знала, что твой высокий дух не угас. Я думала, что страсть и любовь затмили твою душу… Ты прав, родной, что дух для России нужнее тела. Ты сразу перерос мои мысли, мой взгляд. О, как я люблю тебя за твою душу, Игорь… Сколько ночей я не спала…» Потрясенный Северянин тогда же напишет поэму о первой любви «Падучая стремнина». «Спустя семь лет, в Эстонии, в июле, // Пришло письмо от Златы из Берлина…» Они даже увидятся потом – там, в Берлине. Но как это произойдет – об этом я расскажу теперь уже у последнего дома поэта.
…«Ананасы в шампанском» – кто не знает этого, может, самого известного стихотворения Северянина! Но знаете ли вы, что первую строку его «сочинил» Маяковский? Северянин подхватил ее и, повернувшись к Эсклармонде, сымпровизировал продолжение. Эсклармонда Орлеанская лишь рассмеялась! На самом-то деле никакая она не Эсклармонда, и уж тем более не Орлеанская. Она – минчанка, бестужевка, девятнадцатилетняя блондинка с дерзким взглядом «эмалевых» глаз. Ее звали в компаниях Сонка, а полностью – Софьей Шамардиной. Первым с ней познакомился Северянин на своем вечере. Потом уже, вроде бы в «Бродячей собаке», ее заметит и Маяковский. Северянин гремел на весь свет, Маяковского никто и не знал еще. Но он, презрительно назвавший потом Северянина «Оскар Уайльд из Сестрорецка», отобьет у него Сонку.
Это случится на юге, куда Северянин телеграммой вызовет Шамардину: им с Маяковским на совместных поэтических вечерах потребуется «женский элемент». И то право – два мужика читают по эстрадам южных городов стихи про любовь, про «иголки шартреза» и «фиалковый ликер» и рядом с ними – ни одной «утонченной», «эстетной» и «бутончатой»… Победительно красивая Шамардина, которой они придумают театральное имя Эсклармонда Орлеанская, идеально подойдет для их выступлений. Читая стихотворение «В коляске Эсклармонды», специально написанное для нее Северяниным, сразу, с января 1914 года, ставшее шлягером, «златоблондая» Сонка сводила с ума переполненные залы…
Нет, нет, не будем заблуждаться, залы сводил с ума все-таки Северянин. Особенно девичьи аудитории какого-нибудь Женского педагогического института (М. Посадкая, 6) или Психоневрологического института (ул. Бехтерева, 3). Как это происходило, описал журнал «Женское дело».
«Наконец, появляется он, гений Игорь-Северянин, и начинает “популярить изыски”. Зачарованная и завороженная “дамья” толпа бросается на эстраду, засыпает поэта цветами, загораживает все входы и выходы. Когда поэт скрывается за дверью, с трудом протискиваясь среди своих поклонниц, жаждущих, как счастья, его мимолетного взгляда, случайного прикосновенья, в зале происходит нечто невообразимое. Закроешь глаза, и начинает казаться, что попал в среду беснующихся обезьян. И ведь имя-то какое удобное – Игорь! Удивительно приспособлено для визга. Стук, крики, аплодисменты – все покрывается пронзительным “И”. И-и-и-горь! И-и-и-горь!..» А он стоит и стоит на эстраде, сложив на груди руки и опустив глаза.
После одного такого вечера, но уже в Крыму, и родились «Ананасы в шампанском». Был банкет, или званый вечер, или «суаре», как назвал эту встречу хозяин квартиры, и за столом, где Северянин сидел рядом с Эсклармондой-Шамардиной, Маяковский, в розовом муаровом пиджаке с черными атласными отворотами, вдруг, подцепив на фруктовый нож кусочек ананаса и окунув его в шампанское, крикнул Игорю через стол: «Ананасы в шампанском, удивительно вкусно!» Северянин мгновенно подхватит: «Удивительно вкусно, игристо и остро!..» Так и родятся знаменитые стихи…