Прогулки с Бесом
Шрифт:
Определив семейство "под крышу" отец не предался "раскаянию в грехах", но отправился продолжать служение оккупантам. "Усугублять вину перед родиной". Совецкая, новая формулировка, коя до переворота семнадцатого года звучала иначе: "продолжать упорствовать в грехе".
– Дозволено уравнивать древние представления о "преступлениях перед родиной" с новыми грехами?
– Не совсем, весовые категории разные.
– Многими вещами жизнь радует... Чем собираешься порадовать?
– Выводом: старые нормы греха в новые времена цвет и силу теряют. Или стыд. У всякого греха свой окрас... За спалённую ветхую
– Согласен: не имею оснований гордиться. Шестьдесят лет, каждый год, тот штурман на торжествах по случаю освобождения города от врагов, парится под майским солнцем на "общегородском митинге по случаю победы" В чёрном пиджаке с массой орденов и медалей за прежние подвиги. Тяжёлый пиджак, увесистый, тело слабое, старое и немощное, не прежнее молодое и несокрушимое.
– Чёрный пиджак контраст наградам, а так пиджак в мае в наших краях лишний.
– На пиджаке есть орден за сожженный на две трети бывший русский женский монастырь?
Многие дети фантазировали на тему "участия в военных действиях", грешил рассказами с желанием поразить и удивить друзей, но мне было проще: кое-что из военного "товара" видел. "Поражал" друзей на Урале, в сорок седьмом. Сочинял, грешен, каюсь! Врал и добавлял небылицы, не краснел от собственного сочинительства, а сегодня, оказывается, такое сочинительство дорого ценится!
Прежде говорили:
– Врёшь!
– сегодня процветает демократия и ответ вежливый получаю:
– Весьма талантливо написано!
– детские сочинения о войне принимались сверстниками враньём из неизвестного фильма, нестерпимым враньём, после коего "я с тобою не дружу" . Драчек "до первой крови" не было.
И никто из слушателей не задумался: "как малый талантливо врёт! Надо ж так уметь!" - попытки выдать рассказы за правду не имели успеха.
После двух, или трёх проб доказать, что не вру о войне, что был участником излагаемых событий - мой "вес" почему-то опускался всё ниже и ниже... Тогда-то и умолк, и казалось - навсегда.
– Есть объяснение. На какой территории плёл свои "повести о войне"?
– На Урале. В сорок седьмом голодном отца отправили туда заниматься тем, чем занимался и у оккупантов, а нас - как его семейство.
– Как тебя могли понять тамошние мальчишки, что им твоя оккупация? Экзотика, не иначе.
– Теперь понятно. Почему такое распределение даров? Компенсацией за трёпку отечественной бомбой получить сны в цвете и слабенький дар сочинять? Так мало? Иные получали куда меньшую взбучку, а награждались не в пример большими дарами, чем мой!
– Временами бываешь жутко бестолковым. Сколько народу война потрепала?
– Много...
– И если всем выдать большие компенсации за прошлые неудобства что увидим? Представил?
– Представил...
– Чтобы наблюдали вокруг? Половина населения всплошную ясновидящие с уклоном предсказывать будущее, не задарма, но за плату? Никто и ничего производить не хочет, только предсказания, конкуренция страшная, прокорма на всех не хватает...
С возрастом собственные рассказы стали самому казаться безудержным враньём, но однажды посетила Лень и пропела скучным голосом:
– Кому интересны твои фантазии, когда через одного своих повестей времён войны по уши, и не менее, если не более, интереснее твоих, чем гордиться? Не проходящей заботой о куске хлеба?
– Прежде подобные рассказы входили в список "антисоветских" с последующими "оргвыводами" сказителю. Как доблестный ас вместо вражеского склада с горючим спалить бывший женский монастырь!? Явная и злобная клевета!
Глава
Клопиная ночь.
Временное чужое жилище выглядело так: небольшой дом в одну комнату площадью не более двадцати метров.
Единственное окно смотрит на улицу, на восход солнца, на противоположной окну стене старый платяной шкаф советских времен. Не старина, нет, не ореховое дерево. Рядом печь с осыпавшейся глиной. Голая железная кровать. Одна. Всё, и ничего иного.
По какой причине, и в какую сторону отбыли законные владельцы недвижимости мать не интерсовалась, не наводила справки, пребывая в убеждении "кому это нужно сейчас"
Сдержанность в получении ненужной информации мать приобрела в детском доме, похоже, "меньше знаешь - крепче спишь" имела хождение и в её юности, но о крепости сна и долголетии при слабых знаниях всего и вся люди не знали.
Пустовавших домов хватало, а где пребывали законные владельцы - никого не интересовало, царило прекрасное, но короткое время, когда жилищный вопрос не волновал граждан "страны советов".
"И была огненная ночь, и наступило утро - день первый...". "Отсыпной", или "спящий".
Выгорание более половины святой" обители в сопровождении впечатляющей бомбёжки сказали матушке:
– Шутки кончились, обстановка принимает нехороший вид ..." - и задолго до вечера, собрав остатки тряпья наш "караван" двинулся в каменоломни:
– Прилетят...
– немногословие признак крайней усталости и опыта, на матушкину уверенность в прилёте освободительной авиации никто не покушался.
Если прежде до выработок камня на путь уходило двадцать минут - сгоревшая келья удлинила путь в неизвестное время, расставив на новой дороге овражные спуски и подъёмы. Второй момент удлинения: откуда-то прибавилось узлов с тряпьём, в-третьих - окончательно отбился от рук и ничего не хотел делать, и любой нынешний средний, без имени, знаток детской психики сделал заключение:
– Психика ребёнка травмирована чередой ужасных событий, оттого и форма протеста своеобразная - диагноз может быть иным, но обязательно оправдательным любому поведению страдальца. Детские переживания никого не трогали, а бунт сынка мать подавила лёгким подзатыльником, сопровождая наставлением:
– Спать на голых камнях собрался?
– после чего применила элемент трудовой терапии: всунула в руки небольшой узелок с подстилками. В обстановке, близкой к военной, материнская любовь материальна в чистом виде: накормить, обуть хотя бы как-то, одеть, а над объёмом стрессов (переживаний) наши матери не имели власти.